2.1 Основное направление издания

В первом номере «Современника» вслед за статьей Козловского Пушкин поместил корреспонденцию А. И. Тургенева «Париж. Хроника русского». Это были выдержки из писем к друзьям разносторонне образованного литератора, обладавшего острой наблюдательностью, неисчерпаемым стремлением к знанию, умением живо, непринужденно, с присущей ему индивидуальной экспрессией передавать свои впечатления от всего, что он узнал и увидел; особое значение эти письма имеют потому, что о жизни Западной Европы он сумел рассказать с точки зрения передового русского человека своего времени, с живостью умного наблюдателя.

Красочные картины народных гуляний чередуются в его корреспонденциях с характеристикой французских государственных деятелей, с описанием театральных спектаклей, пересказом религиозных проповедей, сообщениями о посещениях литературных салонов, о последних произведениях Шатобриана, Гюго и Ламартина, о чтении новых журналов и брошюр.

Обильный поток информации об интеллектуальной жизни Франции Пушкин полагал «живительным кислородом» для просвещенного русского читателя. Он предполагал постоянно помещать «Хронику русского» в своем журнале. Продолжение ее было напечатано в четвертом номере «Современника», а также в пятом номере, который Пушкин готовил к печати незадолго до смерти.

По своему характеру и материалу «Хроника русского» продолжала линию «Писем русского путешественника» Карамзина. Развивая его традицию, сделав «Хронику русского» зеркалом литературно-общественных движений, волновавших Западную Европу, Тургенев своей публицистической настроенностью перекликается с писателями декабристской ориентации («Письма русского офицера» Ф. Н. Глинки, заграничные письма В. К. Кюхельбекера). Его корреспонденции являются связующим звеном между литературой путешествий писателей декабристского лагеря и- последующими образцами этого жанра («Письма из Испании» В.П. Боткина, «Письма из Франции и Италии» А. И. Герцена).

Свою дань этому увлекательному жанру заплатили и писатели, путешествовавшие по России. Правда, у эпигонов Карамзина (В. Измайлова, П. Шаликова и других) жанр путешествий приобрел черты литературного штампа, и их путевые очерки заслуженно забыты. Но было одно необычное произведение этого жанра - «сатирическое воззвание к возмущению», как его именовал Пушкин; речь идет о «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева, которое произвело на Пушкина неизгладимое впечатление. В 1833-1835 гг. Пушкин пишет «Путешествие из Москвы в Петербург», которое по цензурным причинам не было напечатано при жизни автора, равно как и статья «Александр Радищев», предназначавшаяся для третьего номера «Современника» и запрещенная к печати С. С. Уваровым. И все-таки одно собственное сочинение этого жанра, хотя и покалеченное цензурой и автоцензурой, Пушкину удалось напечатать. «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», появившееся в первом номере журнала, знаменовало победу писателя над бдительным «досмотром» цензурного ведомства! Зашифровав (в большинстве случаев) инициалами фамилии декабристов и лиц, близких к ним, Пушкин рассказал читателям о своих встречах и беседах с В. Д. Вольховским, М. И. Пущиным, В. А. Мусиным-Пушкиным, Н. Н. Раевским, П. П. Коновницыным, И. Г. Бурцевым. Сдержанно, строго, с затаенным душевным волнением описана встреча писателя с телом убитого Грибоедова. Лапидарно, с умолчаниями и намеками составлено жизнеописание автора «Горе от ума». Обходя цензурные препоны, Пушкин писал о многом и о многих.

Пушкин вынужден был исключить мастерски написанный рассказ о своей встрече в Орле с некогда всесильным проконсулом Кавказа, опальным генералом А. П. Ермоловым. Эта «лакуна» несколько сместила акценты повествования, обеднила его; исчез колоритный образ Паскевича, возникавший в ироническом каламбуре Ермолова («Несколько раз принимался он говорить о Паскевиче и всегда язвительно; говоря о легкости его побед, он сравнивал его с Навином, перед которым стены падали от трубного звука, и называл графа Эриванского графом Ерихонским»).

Но были не только потери. В пятую главу «Путешествия в Арзрум» Пушкин включил свое стихотворение «Стамбул гяуры нынче славят...» (1830), выдав его за перевод «начала сатирической поэмы, сочиненной янычаром Амином-Оглу». В последние годы жизни Пушкин все чаще прибегал к литературным мистификациям - обстоятельства вынуждали говорить обиняками и намеками. Стихотворение построено на контрасте двух городов - сладострастного Стамбула, позабывшего истинную веру отцов, и аскетического Арзрума, свято соблюдающего благие обычаи старины. «Пушкин, приписывая свои стихи турецкому поэту, маскировал их широкое социальное содержание, злободневное и с точки зрения современной ему русской действительности». Пушкин писал о том, что «между Арзрумом и Константинополем существует соперничество, как между Казанью и Москвою». Мифическое соперничество этих двух городов прикрывало действительное соперничество Москвы и Петербурга. Пушкин касался этого вопроса в статье «Путешествие из Москвы в Петербург». Однако напечатать свои публицистические размышления ему не удалось. Даже четыре строки о соперничестве двух столиц, вставленные Пушкиным во вступление к «Медному всаднику», были перечеркнуты Николаем I. И естественно, что теперь Пушкину пришлось прибегнуть к иносказанию. Он как бы проецирует вырождение и поражение янычар (15 июня 1826 г. Махмуд II разгромил восстание янычар и заменил их регулярными войсками) на судьбу «древней русской аристокрации», боровшейся с Петром I и его преемниками.

Пушкин стремился предать гласности свои мысли об оскудении старинных дворянских родов, судьба которых особенно волновала писателя. И как только ему удается получить в свои руки печатный орган, он начинает печатать - то в полном, то в урезанном виде - произведения, отражавшие эту социально-историческую проблематику. Это и стихотворение «Стамбул гяуры нынче славят...» с его завуалированным восточным сюжетом; и маленькая трагедия «Скупой рыцарь» с пророчеством грядущего разорения барона Филиппа, с явной антитезой богатого старинного дворянина и толпы «ласкателей, придворных жадных», «в атласные дирявые карманы» которых скоро «потекут сокровища» его; это, наконец, «Родословная моего героя», где схожее противопоставление древнего и нового дворянства развертывается на материале отечественной истории.

«Родословную моего героя» Пушкин напечатал в третьем номере «Современника», поставив жанровый подзаголовок: «отрывок из сатирической поэмы». Сатирическим описанием старинного дворянского рода Езерских (один из которых был «раздавлен как комар задами тяжкими татар», а другой - истовый боярин, «с большим бесчестьем выводим бывал из-за трапезы царской») не ограничивается обличительный пафос «Родословной моего героя». Ее язвительные строфы беспощадно разят тех, кои отреклись от своих предков, презирают их славу, честь и нравы, гордятся «красою собственных заслуг, звездой двоюродного дяди, иль приглашением на бал туда, где дед ваш не бывал». Трудно не распознать в этих строках осмеяния новоиспеченной аристократии, неказистая родословная которой возникала в смутные времена дворцовых переворотов XVIII в.

Пушкин отменно знал судьбу третьего сословия. Внимательный читатель исторических трудов Гизо и Минье, поэт заинтересованным взором наблюдал социальные перемены, которые превратили французское третье сословие в господствующий класс буржуазной Франции, а лавочника Луи-Филиппа в короля «с зонтиком под мышкой», как его презрительно именовал Пушкин.

Социальные проблемы, волновавшие Пушкина в «Родословной моего героя», получили отражение и в «Капитанской дочке», напечатанной в следующем номере «Современника». Конечно, многоплановое изображение действительности в повести, подложное, переплетение общественных конфликтов несоизмеримы с социальным аспектом «Родословной моего героя». В «Капитанской дочке» Пушкин, изучивший труды французских историков (Гизо, Минье, Тьерри, Баранта), ищет и находит закономерности, которые привели Россию к революционному движению во времена Пугачева. Диалектическая мысль Пушкина с гениальной проницательностью «высвечивает» несовместимые, казалось бы, крайности восприятия суровых уроков пугачевщины. На одном полюсе - трезвая оценка безысходности и трагичности крестьянского восстания, на другом - мощная поэтизация личности Пугачева. Между тем монументальному образу «славного мятежника» Пушкин противопоставляет старинный дворянский род Гриневых - пращура Гринева, который «умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святыней своей совести»; деда Гринева, который «пострадал вместе с Волынским и Хрущовым»; Гринева-отца, отказавшегося от присяги после государственного переворота 1762 г. и вынужденного уйти в отставку; наконец, Петра Гринева, верного присяге и благородного человека широких взглядов, сумевшего в какой-то мере пренебречь сословными предрассудками и в жизненно важном, рискованном, пожалуй, смертельно опасном диалоге с Пугачевым возвысившегося до признания масштаба его личности и понимания особой этики пугачевского бунта. Таким образом, родословная Гриневых безусловно проецируется на «Родословную моего героя». К тому же заключительные строки повести, где идет речь об оскудении и раздроблении имения Гриневых, снова напоминают о внутренней связи повести с «Родословной моего героя».

«Сословные пристрастия» Пушкина объясняются отнюдь не стремлением к возвеличению своего класса; дело было в ином: писатель противопоставлял старинные дворянские фамилии, являвшиеся, по его убеждению, носителями принципов честности и независимости, новоявленной аристократии, пресмыкавшейся перед верховной властью; таким образом, это «пристрастие» оборачивалось защитой передовых, просвещенных дворян, потомков старинных родов. Утопические мечты о спасительной общественной роли старинного независимого дворянства помогали ему жить и бороться, помогали надеяться на успех в борьбе с торгашески- буржуазными силами в литературе. Представитель передового дворянского просветительства, Пушкин проницательно распознал антигуманистическую сущность буржуазного общества.

В основе жанровой организации пушкинского текста - форма дневника, записок. Установка на дневниковость достаточно очевидно прослеживается даже при поверхностном рассмотрении материалов, формирующих пушкинский текст («Путешествие в Арзрум», «Отрывок из неизданных записок дамы», «Капитанская дочка» и др.). Дневники, записки, мемуары, вымышленные и реальные, разборы исторических штудий, основанных на документах - свидетельствах эпохи минувшей, создают единое пространство истории- современности: от современности, сотворенной историей, к современности, творящей историю. Благодаря дневниковой манере повествования, слово, в данном случае журнальное, является доверительным, убеждая читателя в невыдуманности происходящего. Таким образом, документальность становится категорией эстетической, сочетание эстетики документа и художественности в пушкинских прозаических публикациях обусловливает их глубокое внутреннее единство в контексте «Современника».

В пушкинском тексте последовательно и многосторонне разрабатывается и проецируется на весь комплекс материалов «Современника» образ героя времени, который в предельно обобщенной форме заявлен в самом названии журнала. Образ современника - героя времени получает воплощение в героях реальных, что фиксируется в названиях отдельных публикаций («Пир Петра Первого», «Собрание сочинений Георгия Кониского», «Скупой рыцарь», «Родословная моего героя», «Полководец» и др.). В центре каждой публикации оказывается частная биография, которая в сочетании с другими биографиями и в контексте исторического события обретает символичные черты.

Пушкин на протяжении четырех томов пишет историю жизни замечательных людей, рассказывает о фактах их биографии, о тех делах, которые стали достоянием истории, будь то победа над врагом или подвиг поэта. Он пишет книгу о герое, в которой и заключена история, а неуважение к истории и ее героям воспринимает как величайшую ошибку века нынешнего.

Важным аспектом проблемы героизма, роли отдельного субъекта является ситуация неоцененности героя современниками. В своих текстах, помещенных в «Современнике», Пушкин создает мифологию неоцененного героизма. В связи с этим не менее значимо, что разработка образа героя времени тесно связана с пушкинской философией самостоянья, самостийности человеческой личности, нашедшей выражение в краткой формуле: «Самостоянье человека - залог величия его».

В формировании поведенческого текста героя в контексте «Современника» важную роль играют иерархические отношения. Герой-властитель и герой-подданный - крайние точки системы координат, организующей образную структуру пушкинского текста. При этом доминантой поведенческого текста правителя становится установка на милость, милосердие, заданная уже в первой публикации журнала «Пир Петра Первого», где царь «Виноватому вину / Отпуская, веселится». Кроме того, издателя глубоко волнует проблема самостоянья Поэта, Творца по отношению к власти: смелый поступок поэта соотносим с ратным героическим подвигом.

Рассмотрение способов формирования образа героя времени дает возможность более объемно подойти к обозначению историософии пушкинского журнала. Герой времени - это не просто еще один лейтмотивный образ, а историософская категория, определяющая концептуальную проблематику пушкинского «Современника».