Китайская элегия

С эвфемизмами.

В июле сотрясся российский суглинок и перекосился родной окоем: внезапно закрылся Черкизовский рынок, и выгнали всех, кто работал на нем. С чего начинался раздор исполинов? Когда переполнилась чаша грешков? Не слишком ли громко кутил Исмаилов, не слишком ли долго у власти Лужков? Не важно. Сказал же однажды Коковцев, что каждый в Отечестве каждого ест… А важно, что тыщи китайских торговцев лишились торговых насиженных мест. Хватило единого царского слова, единого выдоха царской груди — сто тысяч китайцев без пищи и крова разводят руками Москвы посреди. Хоть прачечных сотню открыть по старинке — но кончилось время ручного труда… Они бы пошли на соседние рынки — но их не пускают таджики¹⁷туда… Была им малина, а стала мякина. И не на что выслать несчастных, прикинь! Сто тысяч китайцев — ничто для Пекина, но тут озаботился даже Пекин. В Москву полетела смущенная нота: простите, товарищи, так же нельзя! Пускай вам не нравится наша работа, и наши товары, и наши глаза; мы видели много ужасных картинок, которые вы рассылали вовне, мы верим, что этот злокозненный рынок — оплот беззакония в вашей стране, там чумка, холера и грипп амазонский, и несколько тонн контрабандных вещей; там прячутся, верно, Борис Березовский, Закаев, Чичваркин, Яга и Кащей; Китай уважает правителей грозных, и нации нужен суровый отец, но несколько тысяч китайцев бесхозных — простите, товарищи, это переходит всякие границы!

Куда им — понять наши высшие цели. У нас интерес поважнее мошны. У нас миллионы своих не жалели, когда по Отчизне кампании шли. Великая нация желтого цвета, ты помнишь ужасное слово «ЧК»? А если вам легче, считайте, что это российский аналог Большого скачка.

И так как наличие принципов общих бесспорно в последнюю тысячу лет — Китай для приличья, конечно, поропщет, но после смирится. Ведь выхода нет!

И скоро, уверившись в новом обломе, пойдет по России в мороз и туман предсказанный Кашиным в первом альбоме¹⁸отряд безлошадных китайских цыган. Отправится странствовать желтое племя. Кочевников любят у нас искони. Нуждается в символе каждое время — и символом нашего будут они. Печально посмотрят родные березки, пахучий ковыль, колосящийся хлеб — на то, как скрипучие эти повозки китайский везут по Руси ширпотреб. В российской простой, всевбирающей жизни начнут приживаться степные гонцы; под песни о дальней китайской Отчизне привыкнут рыдать в ресторанах купцы; они завоюют любой полустанок гаданьем по Книге крутых перемен; гусары начнут похищать китаянок, артисток китайского театра «Ромэн»… Угрюмый пропойца с богатым зазнайцем, пропившись до нитки в столичном «Апшу», воскликнут под утро: «Поедем к китайцам!» — под стон «Невечерней» уткнуться в лапшу… В какой-то момент, никому не известный, а все ж неизбежный, кого ни спроси, скрестится бродячий народ Поднебесной с подпольным, подземным народом Руси. Хватает безлюдных у нас регионов. Единством судьбы наш союз осиян: сто тысяч китайцев — и сто миллионов таких же ненужных стране россиян. Мы можем питаться одним «Дошираком», довольствуясь водкой и скромным жильем. Когда нас поставят начальники раком, мы это устойчивой позой зовем. Нас долгие годы роднит безответность, привычка к лишеньям под красной звездой… В России родится такой суперэтнос, что Штатам придется накрыться окончательно.

И знаком слияния двух половинок, гордящихся новым народом своим,— застынет безлюдный Черкизовский рынок, пустынный и круглый, что твой Аркаим.

Дмитрий Быков