§ 2. Лирика

Это был едва ли не самый популярный литературный род в XVIII веке в России. Причин тому несколько. Во-первых, во многом это было связано с востребованностью текста. Особенностью любого лирического жанра является наличие лирического героя. А он в свою очередь появляется с появлением роли человеческой личности, усилением ее инициативы. Лирический герой в любом поэтическом жанре выражает свое отношение к миру. И это особенно импонировало русскому человеку в начале XVIII века. Видимо нужно учитывать тот факт, что психическая норма человеческого поведения периода перестройки была достаточно подвижна, мемуаристика этих лет свидетельствует, что человек легко переходил от слез к истерическому смеху, падал в обморок. И не случайно особое пристрастие к слезам заставило исследователей назвать XVIII век «слезливым». Во-вторых, резкий переход художественного текста к лирике может быть объяснен и общей закономерностью литературного процесса, когда многовековое засилие эпических жанров привело к резкой смене литературного рода. Но как бы то ни было, в XVIII веке в России мы наблюдаем определенное подчинение лирике других литературных родов - эпоса и драмы. В это время появляются такие жанры как стихотворная новелла, стихотворное послание, стихотворные комедия и трагедия и т. д. Все это безусловно стимулировало появление поэзии и организацию поэтического стиля. А. Н. Веселовский заметил, что «язык поэзии с лихвой орудует образами и метафорами, которых проза чуждается; в ее словаре есть особенности, выражения, которые мы не привыкли встречать вне ее обихода, ей свойственен ритмический строй речи, которого, за исключением некоторых моментов аффекта, чуждается обыденная деловая речь, с которой мы обыкновенно сближаем прозу».

XVIII век в русской литературе по преимуществу век поэзии. Уже сейчас скажем, что сформировавшиеся в этот век школы были поэтическими. И может быть именно они во многом способствовали столь бурному расцвету русской классической поэзии в начале XIX века. Формирующийся в начале XVIII века поэтический текст условно можно разделить на высокую поэзию, камерную и сатирическую. Появлялись они одновременно, будучи востребованы и новыми читательскими вкусами, и новым стилем жизни. В. Г. Белинский был не совсем прав, утверждая, что литература наша началась не с плода весеннего- лирики, а с плода осеннего- сатиры. Литература наша началась со всех плодов одновременно. Другое дело, что идеалы века больше востребовали одни плоды(например высокую поэзию и сатиру) и меньше другие-камерную поэзию, например. Тем не менее и она развивалась. Ее развитие сопровождалось большими трудностями. И связаны они были со сменой литературной и языковой норм. Литературная традиция XVII века была представлена силлабическим стихотворством. Это слоговой принцип сложения стихов, с применением рифмы. Наиболее распространенными видами силлабического стихотворства были 13-ти и 11-ти сложные. После 7-го и 6-го в 11-ти сложных делалась остановка- цезура. Рифма должна быть в основном женской ( ударение на предпоследнем слоге). Стихи были предметом, который очень ценили. Арифметика Магницкого, например, препровождалась стихами. В начале XVIII века этот стиль сохраняется и совершенствуется далее. Нужно было уметь писать песни на случай победы, приезда гостей, воспевать государей и вельмож. Но особенно же популярными были, как мы заметили выше, любовные песни. Всякий образованный молодой человек должен был написать даме своего сердца любовную песню. Писали их и женщины, о чем свидетельствуют дошедшие до нас рукописные списки. Первое знакомство с анонимными любовными песнями начала XVIII века заставляет считать их малохудожественными. Но это не совсем так. Авторы их не могут, во-первых, совместить разнородные традиции (свои и чужие). Вот почему в обращении к женщине можно встретить разночтения (вы, ты). Кроме того сразу же обнаружилось, что силлабическое стихотворство менее всего соотносимо с любовной темой. Будучи заимствовано из Польши, оно мало соответствовало природе русской речи, тяготеющей к тонике. И, наконец, речевая норма, основанная на преимуществе церковнословянизмов, не соответствовала теме воспевания. Все это уже ставило проблему реформации стиха, сделать которую в одночастье было, конечно, невозможно. Творцы таких песен интуитивно стремились искать пути организации текста. Это выражалось в использовании новой лексики ( виват, бриллиант ), в обращении к фольклорной песенной традиции. Последняя же не стала в это время панацеей. Прежде всего потому, что мы дело имеем с дворянской культурой, которой выпала историческая миссия учиться чужому опыту. Совместить же одновременно в этих условиях обе традиции было невозможно. Исследователи этого периода развития русской литературы справедливо полагали, что «характерным признаком стихотворений, явившихся в означенную эпоху, можно без особой натяжки считать: силлабический размер, иногда в некоторой степени тонизированный, достаточно частое употребление польской и малорусской любовной и поэтической фразеологии, … довольно обильные случаи церковнославянизмов и тяжелых вычурных книжных выражений и слов, без которых трудно было обойтись первым авторам песенок, пытавшимся совместить новые мысли и чувства со старой литературной формой».( В. Н. Перетц ).

Кроме любовной темы, особенно популярной в это время, в камерной поэзии этих лет можно выделить и другие, в которых выразились новые критерии человеческих ценностей. Особенно показательна в этом отношении одна из застольных песен, где воспевается радость бытия:

Для чего не веселиться?

Бог весть, где нам завтра быть….

Уже в это время начинает складываться новая философия жизни, известная позже как философия русского эпикурейства, особенно ярко воспетая в поэзии Г. Р. Державина. По крайней мере призыв автора:

Дай мне ренско с сахаром,

Брат Масальский, куда ты бродишь?

Поднеси нам всем кругом…..,-

Корреспондирует к державинским строчкам:

Ешь, пей и веселись, сосед…

Кроме камерной поэзии развивается в это время и высокая, которая непосредственно продолжала традицию Симеона Полоцкого. Наиболее заметным произведением этой традиции была поэма Петра Буслаева «Умозрительство душевное, описанное стихами о преселени в вечную жизнь превосходительной баронессы М. Я. Строгановой». Продолжалось в это время и сочинение панегириков царствующим особам и по случаю великих событий по образцам поэзии конца XVII века. Им была свойственна риторическая украшенность, приподнятость и усложненность слога. Особенно показательным в этом отношении был «Епиникион» (песнь победительная) Феофана Прокоповича. Это был блестяще образованный человек духовной культуры начала XVIII века, страстно преданный Петру I и его реформам. Его панегирик посвящен победе Петра над шведами. Сама стилистика текста попрежнему в духе традиции, но содержание меняется. Прокопович рисует картину бегства изменника Мазепы со шведом (в тексте это «свей») Карлом XII:

Летит Свей, летит купно зменник неистовий!

Камо духом бесовским бежиши носимий,

Студе веку нашего студе нестерпимий?

На отца отечествия мещеши дерзский.

Сама ситуация сосуществования камерной (и прежде всего любовной) и высокой (панегирической) поэзии приводит к существенным изменениям в самой системе стихотворства. А. М. Панченко справедливо заметил, что «эмансипация любовной темы вызвала перестройку жанровой иерархии в поэзии. В классической силлабике жанровая иерархия была всецело зависима от риторики… Поэтому силлабическая поэзия близка к проповеди».И хотя в петровское время классический панегирик не исчезает, наблюдается тем не менее тяготение к элегии, что существенно отражается на жанровой иерархии. Поэзия таким образом обособляется от красноречия, а поэтика значительно освобождается от основ риторики. Конечно это не было явлением повсеместным. Панегирик постепенно модифицируется как на уровне поэтики текста, так и на уровне содержания, открывая дорогу для появления русской оды, где попрежнему будут существенными и элементы риторики и красноречия, связанные с ораторским началом. Но тем не менее сказанное выше позволяет говорить о новом времени в истории русского литературного текста.

Нельзя не сказать о том, что огромное значение для расцвета века поэзии сыграла новая модель сознания. Ученые справедливо полагали ( Ю. М. Лотман), что в русской культуре средневековья была создана двойная модель письменности- религиозная и светская, при чем степень их авторитетности была различной. Церковная литература имела свою систему жанров, языковую культуру и воспринималась как боговдохновенная. А писатель в рамках такого сознания воспринимался лишь как передатчик высшей истины. Вот почему от него требовалась высокая нравственность, а боговдохновенность текста делала его автономным от мирской жизни. Литературе приписывалась пророческая функция, что в свою очередь определялось божественной природой Слова. В светской же литературе, связанной с мирской жизнью, Слово было лишено своего мистического ореола и превратилось в слово человеческое, которое можно было подвергнуть критике и проверке. К началу XVIII века такая двойная модель во многом сохранилась, но вместе с тем мы обнаруживаем явления, ей противоположные. Именно в русской культуре наблюдается любопытная традиция, несвойственная западноевропейской культуре,- а именно: принципиально разное отношение к труду актера, художника, архитектора и т. д. с одной стороны, и к творчеству поэта с другой. В русском языке XVIII века слово «художник» применялось к ремесленнику, человеку, работающему руками. Вот почему становится понятным, почему живописец, архитектор, музыкант, актер в России в основном люди «низких» занятий. Поэтическое же творчество не считалось в России XVIII века ремеслом и резко было отделено от остальных искусств. Поэзия исключительно воспринималась как «язык богов» и воспринималось как благородное занятие. Изучение поэзии, например, включается в программу Шляхетского корпуса как достойное. В социальном же отношении поэтому поэзия закрепляется за «благородным сословием». И если в XVIII веке понятия «поэт» и «дворянин» еще не полностью тождественны, то к первой трети XIX века поэзия полностью делается монополией дворянства. Высокое предназначение поэта решительно противопоставляется идее его оплаты, ибо «не продается вдохновенье». В XVIII веке из всех видов литературного труда оплачивались только переводы. Постепенно подобное представление о поэзии превращается в библейскую идею поэта- пророка и язык богов превращается в язык Бога. Таким образом, поэт выступает в роли носителя высшей истины, а поэтическое слово получает ценность, дарованную свыше, то есть становится божественным Словом. Отсюда высокая общественная миссия поэта. Безусловен тот факт, что подобная модель сознания в какой то мере была связана с потерей авторитета церкви, ее унижением петровской государственностью. И на поэзию невольно переносились многие религиозные представления. Это безусловно способствовало ее развитию, расцвету. Этим во многом можно объяснить ту роль, которую сыграли в русской поэзии XVIII века переложения псалмов, потому что они особенно вырабатывают образ поэта- пророка, обличителя земных властей. И тогда важным становится не только авторитетность поэтического текста, но и миссия поэта, говорившего от лица Истины, его подвиг самопожертвования, служение добру и правде. Это в свою очередь связано с идеей идеального поведения поэта- носителя Истины. Более того, ему вменяется мученичество, подвижнечество, безупречность личного поведения, то есть те черты, которыми характеризуютя святые отцы церкви. Так постепенно в рамках религиозного сознания зреет идея замены богочеловека человекобогом. И становится понятным, почему самые образованные и талантливые богословы так критически настроены по отношению к XVIII веку. Но как бы то ни было все сказанное так или иначе дает мощный стимул к развитию русской поэзии. Кроме того можно этими представлениями многое объяснить в характере литературных школ и их эстетике.