2.1 Обзор андеграунд прессы и критерии андеграундности в журналистике

На сегодняшний день проблемным остается вопрос - какую прессу можно отнести к андеграунду. Андеграунд - это протест, он может быть как политическим, так и культурным. Иногда эти виды андеграунда можно развести, иногда они сходятся. Но каковы же принципы разделения андеграунд прессы? В данной работе мы попытались выделить признаки и привести свою классификацию андеграундной прессы.

Приведем в пример уже существующую типологию андеграундных единиц в литературе XX века:

1) «Андеграунд «от рождения»: тексты оппозиционного типа (по содержанию и по форме). Д. Андреев. А. Зиновьев. А. Солженицын. В.П. Некрасов, попавший с тяжёлой хрущовской руки в «формалисты». Это будет всегда. М. Волошин с «Россией распятой».

2) Андеграунд «по хитроумному замыслу»: когда верхний пласт произведения принадлежит официально признанной литературе, а скрытый - андеграунду. И в первом и во втором случае андеграундность обусловлена ЗАМЫСЛОМ произведения.

3) Андеграунд «по недоразумению» ( - критиков!): Б.А. Пильняк не намеревался сокрушать власть, создавая «Повесть непогашенной луны». То же следует сказать и о «Котловане» А.П. Платонова, и о «IV Интернационале» В.В. Маяковского.

4) Андеграунд «вторичного свойства». В тоталитарной системе всегда присутствует наивное заблуждение, что памятью можно управлять. И потому, уничтожив оппозицию физически, власть считала, что в состоянии уничтожить её и духовно, остановив публикацию произведений репрессированных художников. Так на долгие годы попадает в число андеграундных текстов наследие репрессированного И. Бабеля, М. Кольцова, В. Кина, Б. Корнилова и многих других искренне веривших в коммунизм художников. Б.А. Пильняк.

Реверсивность функциональных признаков не позволяет сохранить андеграунду свои различительные свойства навсегда. Но в границах исторического подхода к изучению литературы эти признаки - основа для реконструкции контекста» [Бурова 2008].

По аналогии с андеграундной литературой приведем классификацию андеграундной прессы.

По содержанию андеграунд бывает:

- политический («Лимонка»)

- культурный («Ом»).

Политический андеграунд делиться на:

- правые издания;

- левые издания;

- центристские издания.

Культурный андеграунд можно разделить на издания по отраслевому признаку:

- музыкальные;

- литературные;

- искусство;

- социальные.

Следующим признаком классификации андеграундной прессы можно выделить тираж:

- малый,

- большой.

Андеграунд издания также различаются по цели издания:

- противостояние мейнстриму,

- поиск новых форм,

- объединение единомышленников,

- возрождение традиций.

По волеизъявлению:

- добровольный;

- вынужденный.

Хотя это спорный критерий. «Уже в то время накапливающиеся исключения стали проявлять какое-то новое правило. Перестали казаться естественными действия начинающих авторов, которые, как водится, ищут признания сначала в узком кругу, потом у знаменитых и почитаемых ими литераторов, а там и у широкой читательской аудитории. Кто-то ограничивался вторым пунктом привычного маршрута, кто-то -- и первым. Но основной новацией стала как раз недопустимость сравнения творческого пути с таким укороченным (или отсроченным) маршрутом. Андеграунд -- не только другое отношение к появлению своих вещей в печати. Это другое литературное состояние, другое качество жизни. Андеграунд не был общностью единомышленников (разумеется, не был и литературной школой). Противостояние системе объединяло людей, но основой их действий было, скорее, отстояние. Важно понять уникальность отношений, в которых находились между собой литературная работа и жизнь, быт и поведение. Эти области в любом случае ставят одна другой свои условия, но здесь, в подполье, это начиналось сразу, с первых шагов. Поиск новой литературной формы был неотделим от нового состояния сознания и иного строя жизненного дыхания»[Айзенберг 1998].

Так как пресса является средством массовой информации, стоит отметить, что основную роль в андеграундности того или издания является читатель. Обратимся к опыту литературы, поскольку большую часть андеграунд изданий прошлого печатали именно литературные произведения. «Начнем вот с чего. -- Представляется, что “читающая публика” -- область до сих пор довольно аморфная, и ее можно при желании формировать, можно манипулировать ее сознанием и вкусами. Это было понято еще литературными стратегами прошлого века. Белинский, воспитывая своего “прогрессивного” читателя, вытеснил в андеграунд “Выбранные места из переписки с друзьями” Гоголя. У нескольких поколений русской интеллигенции эта вещь (понаслышке) вызывала такую брезгливость, что они к ней даже не притрагивались. Последовавшие за Белинским “властители дум” попытались вытеснить в андеграунд Фета, Лескова и других многих... даже Пушкина. По счастью, в XIX веке общественное сознание еще не было (и не могло быть) организовано достаточно жестко для того, чтобы андеграунд принял отчетливую форму. Тем не менее что-то основное, глубинное было понято и сделано уже тогда. И Белинский, и Чернышевский догадались, что идеологические акценты нужно поместить в эстетику: нужно воспитать определенный, идеологически нагруженный вкус. Идеи, вращенные во вкусовые предпочтения, живут дольше, ибо вкусы человека -- более постоянная его характеристика. Идеи сравнительно легко сменяют друг друга, вкусы -- более инерционны. Об идеях спорят, о вкусах -- нет. Идеи друг друга отрицают, вкусы -- накапливаются и суммируются. Новая идея вычеркивает старую и занимает ее место. Новая эстетическая ценность не может старую уничтожить. Поэтому в душе человека место ей находится с трудом, с мучением, с борьбой: душа должна расшириться, да и старая любовь должна потесниться. Массовый читатель (еще если он соответствующим образом воспитан) вряд ли способен на такие действия... «…»

В демократической обстановке истеблишмент возникает и поддерживается во многом снизу: те авторы, которые могут быть приняты читателем и раскуплены в больших тиражах (пусть даже при условии их предварительной рекламной “раскрутки”), -- те и выходят в новый истеблишмент, который по очертаниям своего смысла, наверное, теперь совпадает (или скоро совпадет) с понятием “мода”. Но ошибкой было бы думать, будто “раскрутить” можно кого угодно (при наличии достаточных связей и денег): есть такие, которых массовый читатель не примет и не поймет никогда, как бы его ни убеждали и ни заманивали. И, между прочим, сейчас это не только “экспериментаторы”, но и, например, почти вся поэзия, и традиционная-то в первую очередь. Один такой литературный кружок я иногда посещаю. Я их про себя называю “серьезниками”. Они полагают, что новый истеблишмент весь составился из авангарда и ерничества, которые всюду захватили власть и правят бал. Себя же рассматривают они как новый андеграунд: лишь они хранят теперь подземную, чистую струю подлинной литературы. Они наивны, но чем-то меня трогают... -- своей торжественностью, “священным огнем служения”, “праведным гневом”, “болью за судьбу великой литературы”. Они четко опознают тех, кто по ту сторону границы, но совсем не видят другие, рядом лежащие точки андеграунда. -- Да, большая публика будет проглатывать Кибирова, Виктора Ерофеева, Лимонова, Пелевина так же, как она поглощает Доценко и Маринину. В недалеком будущем, возможно, публика почувствует вкус и к Пригову, и к Сорокину... Вкус к Рубинштейну? -- уже проблематично. Зато мне совершенно ясно, что никогда массовый читатель не заинтересуется, например, Всеволодом Некрасовым, Михаилом Сухотиным, Светой Литвак, Сергеем Бирюковым, Ры Никоновой -- и многими другими, именно теми, с кем я продолжаю немой напряженный диалог всякий раз, как сам берусь что-то прикинуть на бумаге» [Байтов 1998].

«Кроме идеологического критерия, руководствуясь которым, власть, обладавшая культурной монополией, могла возносить своих протеже до уровня небожителей истеблишмента или, наоборот, -- загонять собственных чумазых детишек в гетто “подвалов и полуподвалов”, существовал и другой. Казалось бы, совсем иного рода. Критерий эстетический. Вкусовой. На поверку, однако, оказывается, что оба этих критерия-принципа не только находятся в непосредственной близости друг к другу, но зачастую и друг друга легко подменяют. Ну не хотело народонаселение двадцатых--тридцатых годов читать Мандельштама и Вагинова! Не нравились они ему, населению, т. е. огромному большинству читателей. Как и живопись кандинских--малевичей. Или другой пример из совсем иных времен. Уже даже и мне в ранней молодости довелось наблюдать, как известные редакторы известных изданий абсолютно искренне (или они полагали, что искренне) просто эстетически не принимали тексты знакомых мне литераторов (А. Сопровского, Д. Пригова, С. Гандлевского, Т. Кибирова...). Соответственно, эти тогдашние редакторы, всегда являясь в нашей “культурной ситуации” еще и (или прежде всего) властными чиновниками, такие тексты и “не пущали”. И, таким образом, оставляли авторов где-то там, за порогами своих сов-писов и цэ-дэ-элов, т. е. , по их пониманию, “в андеграунде”. Причем эти же редакторы спустя несколько лет (а порой и месяцев) могли не только “принять”, но и начать превозносить и даже не менее искренне возлюбить те же тексты тех же писателей. И, конечно, дело тут не только в быстро менявшейся тогда конъюнктуре. Просто “вкус” -- тоже понятие неабсолютное, подверженное изменениям в силу многих внутренних (и внешних) причин» [Санчук 1998].

Виктор Санчук говорит о таком явлении как «фальсификация андеграунда»: «…существует еще и крайне любопытное (правда, скорее для психоаналитика, чем для культуроведа) явление “фальсифицированного андеграунда”. Причем такая фальсификация может быть как попыткой реализации неких комплексов (прежде всего, конечно, общей бездарности), так и вполне сознательной и умелой игрой. В первом случае за новое откровение в искусстве нам пытаются “втюхать” нечто аналогичное уже упомянутым вечным скабрезным пописулькам-картинкам. (Здесь придется отметить, что к подобным явлениям я не отношу, например, виртуозно-онанистическую, но далеко не бесталанную прозу Игоря Яркевича и некоторых других порно-авторов. Скорее это -- поиск пути. Да и авторов этих уж никак не отнесешь теперь к “андеграунду”. Модные, широко публикуемые писатели!) Вообще же, кстати, предложенное широкое издание “сортирной антологии” (слава демократии!) оказалось бы исключительно губительным для “авторов”, творящих в “потаенно-писуарном” и смежных жанрах. “Андеграунд”, отсутствие воздуха и открытого пространства нужны им, как само наличие отхожих мест -- мухам. Там -- их стихия, потому там и роятся. В противном же случае, в открытой ситуации, где любой элемент системы воспринимается в сравнении с другими, мы видим просто плохо нарисованную мальчишками-неумехами картинку, так же, как муху тут же идентифицируем в качестве таковой именно потому, что она -- не соловей (или иной видимый и слышимый объект флоры-фауны).

Но “фальсификация андеграунда” может происходить и на гораздо более высоком уровне. Скажем, такой известный автор (и, по-моему, прекрасный поэт), как Лимонов, независимо от его собственных заявлений, несомненно “играет в андеграунд”, издавая, например, газету “Лимонка”. К самому “андеграунду” отнести ее никак нельзя. Хотя бы потому, что она официально и широко издается, практикует “встречи с читателями” и т. п. (публикует, кстати, порой любопытные материалы), не подвергается гонениям, а если бы таковым и подверглась, то уж никак не в силу своей “культурной ориентации”, а в силу политической истеричности и общей установки на скандал. Поэтому и рассматривать ее и аналогичные явления стоит не в русле проблемы андеграунда, а в качестве более или менее “опасной игры”, как одного из элементов творчества данного и нескольких других авторов» [Санчук 1998].

Таким образом, в литературе не существует четких критерием андеграундности. Оценка прессы будет очень противоречивой. Мы попытались выделить более значимые критерии, и классифицировать андеграундную прессу.