Михаил Козырев

программный директор радио «Максимум» (1994–1998)

Когда я пришел на «Максимум», основным звуком эфирного пространства был статический белый шум. Там вообще ничего не было. Ну почти. Если ты был врубающийся чувак, тебе нужно было слушать «М-Радио». А если лох мейнстримный, тебе надо было слушать «Европу Плюс». Причем «Европа Плюс» задавала универсальную манеру разговора диджеев в эфире. Главным там было беззаботное п…добольство, единственной задачей которого являлось любым способом связать предыдущую песню со следующей. Ну и плюс вот эта интонация: «Мы надеемся, что у вас всех замечательное настроение! Какое превосходное утро сегодня, страна!» Так что, когда мы делали «Максимум», сразу было понятно, против чего мы идем.

 На территорию России тогда вторглись из внешнего мира две страны — французы владели «Европой Плюс», а американцы «Максимумом». И те и другие использовали слово «формат» в каждом втором предложении. У меня был консультант, так он говорил: «Давай сначала обозначим форматообразующие категории». Что это значило? Что в каждом есть какое-то количество песен, без которых обойтись нельзя. Это можно было назвать как угодно, но они использовали слово «формат» — и мы его тоже начали использовать. А потом с ним случилась отвратительная история. Этот термин сам себя убил.

 Модный триумвират Москвы середины 90-х: журнал «Ом», клуб «Титаник» и радио «Максимум». Во всех станциях, которые я делал, вектор был один и тот же: я не ставил перед диджеями задачу охватить всех и всем понравиться — я старался сделать каждую станцию такой, чтобы она апеллировала к людям одной группы крови. До полного экстрима это дошло, конечно, в «Ультре», когда достаточно было двум людям взглядами в метро встретиться, заметить у одного стикер, у другого, скажем, значок — и все, уже ничего объяснять не надо. В этот прием я влюбился, когда жил в Лос-Анджелесе и слушал там KROQ, станцию, которая провозвестником гранжа стала. Это было космическое радио, я с ним вставал, засыпал, и там была эта абсолютно фантастическая манера общения диджеев, которые вели себя типа так: «Ну чего мы вам… Ну вы же понимаете! Мне не надо вам ничего объяснять!» Они все были абсолютно «кул». А надо понимать, что в России в этот момент было, например, радио «На семи холмах», которое работало так: туда раз в полгода приезжал один консультант, делал тесты, чуть-чуть ее форматировал и спокойно уезжал. И было радио «Европа Плюс», которое изо всех сил старалось очень понравиться. А у нас были по утрам Оля Максимова и Костя Михайлов, которые прямо безумствовали, была Митрофанова со своим невероятным чувством юмора, был Фонарь, был Саша Скляр… И если форматом «Европы Плюс» были Ace of Base как знамя современных культурных достижений, то мы ставили Depeche Mode, U2, Nirvana — а потом еще и вскрыли пласт новой русской музыки, которая вообще не звучала в то время на радио.

 Мы начали с того, что устроили дискотеку в День города на Манежной площади, и это было для всех реальным апокалипсисом. Мы поставили виниловые проигрыватели спиной к Музею Ленина — и Тверская перед нами была заполнена: как будто недавние беспорядки на Манежке соединились с финальной сценой фильма «Стиляги». Фонарь колбасил на всю Тверскую — и народ реально плясал. Да и вообще: как только на каком-то событии нам давали хотя бы 15 минут времени, я выходил на сцену в каком-нибудь чудовищном пиджаке с закатанными рукавами и говорил: «А теперь — ведущий программы о русском роке, диджей Леха Никитин!» И все — коллективный оргазм. И дальше уже стало понятно, что, если у нас такая степень родства со слушателями, надо делать фестиваль — то, что не делало тогда ни одно радио. Дальнейшее известно.

 Я требовал от всех персонального отношения к тому, что происходит в эфире. Для слушателя то, что звучит, — это выбор диджея. Если у тебя есть личное отношение от нуля и далее в плюс — тут тебе карты в руки. В этом плане та же Митрофанова просто хватала звезды с неба, каждая ее ­вторая фраза разлеталась на афоризмы — «Летайте космолетами «Аэросмита» и все такое прочее. Еще существовало категорическое табу на уменьшительно-ласкательные суффиксы. Они у меня вызывают аллергию, я считаю, что все эти «денечек» и «песенка» — это просто пошло. Еще одно правило: чем больше слушатель знает о том, чем живут те, кто с ними говорит из эфира, тем лучше. Я всегда говорил, что худшее, что можно сделать, — это прочитать какую-то аннотацию к синглу из пресс-релиза. Не надо. Расскажите что-то личное — что вы ели, пили, что видели по дороге на работу; люди любят истории или конкретных личностей, ради которых они включаются. Все богатство вашей жизни и должно быть в эфире; эфир и есть жизнь.