«Коммерсант». Декабрь 1989

Кооператив «Факт» во главе с Владимиром Яковлевым выпускает первый номер газеты «Коммерсант». Сделанный по западным канонам, говорящий с читателем на совершенно новом языке, пишущий наравне о бизнесе и культуре «Коммерсант» становится символом перемен и основоположником российской журналистики. Начинается история новых — несоветских — медиа.

Владимир Яковлев

основатель «Коммерсанта» и его владелец до 1999 года

— Как вы придумали кооператив «Факт»?

— «Факт» был очень нужен, потому что никому вокруг было не понятно, что это за кооперативы, которые вдруг стали появляться, что в них создается, где их искать, что в них можно получить. Мы решили, что можем ответить на эти вопросы. Сняли офис и начали собирать информацию. Девушка в комнате печатала справки, которые у нас покупали за какие-то деньги, и мы говорили, что у нас там за дверью стоит компьютер, где есть вся информация про кооперативные движения.

— В советское время собрать информацию, отличающуюся от той, что была в официальных средствах массовой информации — титанический труд. Вы ее откуда брали?

— Все правильные журналистские проекты имеют особенность притягивать к себе информацию. Если издание попадает в аудиторию, то оно начинает получать информацию, так было в «Факте», так было в «Коммерсанте», так сейчас происходит в «Снобе», которым я занимаюсь сегодня. Есть два способа сбора информации: если информация нужна вам, то вы берете руки в ноги и ходите по городу. Но если кроме вас еще кому-то нужно, чтобы эта информация у вас была, то вам просто нужно заявить о своем существовании. Мы заявили, и информацию нам стали приносить. Позже «Факт» трансформировался в информационное агентство «Постфактум». Мы решили собирать честные новости и сообщать о них людям.

— На сайте «Коммерсанта» написано, что идея создания газеты родилась в разговоре с первым русским миллионером Артемом Тарасовым, это правда?

— К нам в офис в какой-то момент приехал Тарасов, который тогда был одним из организаторов съезда кооператоров, и сказал, что им нужна газета. И предложил эту газету делать. Я долго отказывался, мне не хотелось обратно в журналистику. Но потом сдался.

— Зачем же сдались, если не хотелось обратно?

— Мне было интересно попробовать воплотить в жизнь принципиально новую схему, где мнение журналиста не превалирует над мнением читателя. Это такой святой Грааль современных средств массовой информации: создать ресурс, который будет чем-то средним между медиа и блогами. «Сноб» тоже такой. Мне всегда хотелось делать честные новости, которые были бы не замутнены личным мнением журналиста. И вот мы выпустили первый номер газеты «Коммерсант» и тут же, конечно, перепутали две фотографии на обложке. Вместо Артема Тарасова напечатали кого-то другого. И дальше все пошло как обычно.

— Когда вы придумывали концепцию, вам на кого хотелось ориентироваться? Быть русским The New York Times или The Washington Post?

— Я всегда был большим поклонником The New York Times, и мы, естественно, придумали себе, что мы пытаемся сделать что-то вроде западной прессы. Но по-настоящему мы пытались сделать что-то принципиально новое. И знаете, что нам в итоге обеспечило успех — по крайней мере у журналистов и авторов? То, что мы платили гонорары наличными и сразу. Приходил журналист, сдавал заметку, если заметку принимали, то ему давали деньги. Были смешные вещи. Например, в ежедневной версии «Коммерсанта» существовала ежедневная же колонка, которая рассказывала о западных биржевых новостях. Она была популярная, ее очень многие читали. При этом ни один человек не понимал, про что там на самом деле пишут. Вообще, если сейчас мне где-то попадаются старые номера «Коммерсанта», то я удивляюсь каждый раз, как можно было к этому относиться как к газете. По сегодняшним стандартам это, конечно, детский сад.

— Наверняка на первые номера была довольно резкая реакция наверху?

— Не очень. Мы были для этого слишком странными, слишком выпадающими из обычного для бюрократов порядка вещей, своего рода когнитивным диссонансом. После одной публикации мне позвонил ругаться тогдашний министр иностранных дел. Он некоторое время со мной препирался, а потом просто спросил: «Хорошо, с вами явно бесполезно разговаривать, кому вы подчиняетесь?» И вот я до сих пор помню этот дикий кайф, когда я ответил: «Никому».

— Но вы при этом начали выходить, когда цензура еще вовсю существовала. Как вы умудрялись ее обходить?

— Вышло какое-то очередное постановление, по которому бесцензурными считались рекламные материалы. Я пришел в цензуру и сказал: «Вот у нас тут рекламный материал». Они меня спрашивают: «А почему он у вас выглядит как газета?» Я ответил: «Так это реклама газеты». Прокатило.

— Часть денег ведь в «Коммерсанте» была иностранная. Иностранцы не боялись вкладывать деньги непонятно во что?

— Это было не в «Коммерсанте», это было еще в «Факте». Нам тогда казалось, что мы получили гору злата. Но если вдуматься, американцы дали нам 300 тысяч долларов. И даже не деньгами, а техникой — двадцать или тридцать компьютеров, и это было абсолютное счастье. Первая редакция «Коммерсанта» была на Хорошевском шоссе. И наши американские инвесторы страшно волновались, чтобы с нами все было в порядке. И в какой-то момент они решили, что нужно провести к нам прямую телефонную ли­нию. Кабель в Америку такой. У меня в приемной стоял телефон, на котором не было номеронабирателя, а была только трубка, и если ее снять, то телефон некоторое время трещал, а потом там кто-то говорил: «Hello!»

— Вы сняли рекламный ролик с Игорем Верником — он был такой успешный бизнесмен западного типа, который читал вашу газету. На самом же деле тогда вокруг были суровые малиновые пиджаки…

— Это была первая попытка использовать не реальный образ читателя, а то, кем он хотел бы себя видеть. Та же история, что и с биржевой колонкой.

— Про вас еще со времен «Коммер­санта» говорят как о довольно жестком руководителе.

— Понимаете, у сотрудников каким-то образом должно было утвердиться в голове, что в пять часов газету нужно сдать. Ну, в пять пятнадцать максимум. И что происходило на практике? Ты приходишь к автору, говоришь: «Ау, у тебя дедлайн в пять часов». Но и в пять, и в шесть, и в семь заметки по-прежнему нет. И другого автора у вас нет. Вы этого-то еле нашли и долго обучали. Значит, нужно придумать способ, чтобы для него эти дедлайны имели такой же вес, как для вас. Я тогда сказал, что каждая минута опоздания стоит столько-то. С моей точки зрения, это было единственным возможным решением проблемы.

— После того как газета стала еже­дневной, ее структура сильно изменилась?

— Да, мы с самого начала создавали очень структурированное издание, которое выстроено по степени жесткости близко к сегодняшним интернет-изданиям. Оно было очень информационным, жестким, очень неавторским и с абсолютной идеей гарантированной информации, которую получает читатель.

— Когда вы почувствовали, что из газеты, которая делается на ощущениях, «Коммерсант» начал превращаться в работающий отлаженный механизм?

— Это произошло года через два после запуска ежедневника. И связано это всегда с одной вещью: с тем моментом, когда весь коллектив понимает концепцию издания, понимает, какая вырисовывается штука. Тогда уже фигура главного редактора не так важна.

— Как произошло, что вы решили продать «Коммерсант»?

— На самом деле к этому моменту я был уже лишним элементом. Все работало без меня, я не хотел быть центром этого бюрократического аппарата.

— И только поэтому вы решили его продать?

— Да.

— Как вам кажется, газета сильно изменилась после того, как вы ушли?

— Я удивлен, насколько она не изменилась. Мне кажется, она потеряла сool. И стала очень уж официальной газетой. Но это проблема не «Коммерсанта», а той журналистской модели, в рамках которой «Коммерсант» существует.

— Но вы, глядя сейчас на «Коммерсант», воспринимаете его как свое дело?

— После того как я продал «Коммерсант», я уехал, и меня не было в Москве 8 лет. Когда я вернулся, я остановился в гостинице «Националь». Я проснулся, собрался завтракать, открыл дверь — и у меня под дверью лежал «Коммерсант». Ровно так, как под дверью моего номера в Нью-Йорке обычно оказывался Thе New York Times. И это было классное ощущение.

Интервью: Елена Ванина