1. Первая встреча

И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал по­эту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные уч- реэ/сдения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не моэ/сет не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй — что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хро­мал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у чело­века не было.

Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с ле­вой стороны у него были платиновые коронки, а с правой — золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый бе­рет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду — лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Бро­ви черные, но одна выше другой. Словом — иностранец.

Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, ино­странец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей. «Немец»,— подумал Берлиоз.

«Англичанин ,— подумал Бездомный, — ишь, и не жар­ко ему в перчатках»...

• Ты, Иван,— говорил Берлиоз,— очень хорошо и сатири­чески изобразил, например, роэ/сдение Иисуса, сына Боэ/сия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился целый ряд сынов Боэ/сиих, как, скаэ/сем, финикийский Адонис, фригий­ский Аттис, персидский Митра. Коротко же говоря, ни один из них не роэ/сдался и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо роэ/сдения или, предположим, прихода волхвов, изобразил бы нелепые слухи об этом приходе. А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!..

Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, за­держал дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и напра­вился к писателям. Те поглядели на него удивленно.

• Извините меня, поэ/салуйста,— заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов,— что я, не будучи знаком, позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что...

Тут он веэюливо снял берет, и друзьям ничего не остава­лось, как приподняться и раскланяться. «Нет, скорее француз...» — подумал Берлиоз. «Поляк?..» — подумал Бездомный.

Необходимо добавить, что на поэта иностранец с пер­вых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы по­нравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли.

• Разрешите мне присесть?— веэюливо попросил иностра­нец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.

• Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете?— спросил иностранец, обращая к Берлио­зу свои левый зеленый глаз.

• Нет, вы не ослышались,— учтиво ответил Берлиоз,— именно это я и говорил.

• Ах, как интересно! - вскликнул иностранец. «А какого черта ему надо?» — подумал Бездомный и нахмурился.

• А вы соглашались с вашим собеседником?— осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.

• На все сто!— подтвердил тот, любя выраэюаться вы­чурно и фигурально...

—Да, мы — атеисты,—улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: «Вот прицепил­ся, заграничный гусь!»

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и поэюал изумленному редактору руку, произнеся при этом такие слова:

• Позвольте вас поблагодарить от всей души!

• За что это вы его благодарите?— заморгав, осведо­мился Бездомный.

• За очень ваэ/сное сведение, которое мне, как путешест­веннику, чрезвычайно интересно,— многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

— «Нет, он не англичанин...» — подумал Берлиоз, а Без­домный подумал: «Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!» — и опять нахмурился.

• Но, позвольте вас спросить,— после тревоэюного разду­мья заговорш заграничный гость,— как лее быть с доказа­тельствами бытия Боэ/сия, коих, как известно, существует ровно пять?

• Увы!— с сожалением ответил Берлиоз.— Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования Бога быть не молсет.

• Браво!— вскричал иностранец .— Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим со­бою, соорудил собственное шестое доказательство!

• Доказательство Канта,— тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор,— таю/се неубедительно. И неда­ром Шиллер говорил, что кантовские рассуэ/сдения по это­му вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

Берлиоз говорил, а сам в это время думал: «Но, все- таки, кто же он такой? И почему он так хорошо го­ворит по-русски?»

• Взять бы этого Канта да за такие доказательства года на три в Соловки!— совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.

• Иван!— сконфузившись, шепнул Берлиоз.

Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но далее привело в восторг.

• Именно, именно,— закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал,— ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, во­ля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, моэюет, и ум­но, но больно непонятно. Над веши потешаться будут».

Берлиоз выпучил глаза. «За завтраком... Канту?.. Что это он плетет?» — подумал он.

• Но,— продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту,— отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уэюе с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!

• А жаль!— отозвался задира-поэт.

• И мне жаль,— подтвердил неизвестный, сверкая гла­зом, и продолжал: — Но вот какой вопрос меня беспоко­ит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто эюе управля­ет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

• Сам человек и управляет,— поспешил сердито отве­тить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный во­прос.

• Виноват,— мягко отозвался неизвестный,— для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. По­звольте эюе вас спросить, как же моэюет управлять чело­век, если он не только лишен возмоэюности составить ка­кой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не моэюет ручаться даже за свой собственный завтрашний день? Ив самом деле,— тут неизвестный повернулся к Берлиозу,— вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе... саркома легкого...— тут иностра­нец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, - да, саркома, - эюмурясь, как кот, повторил он звучное слово, - и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме вашей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать. Вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шар­латанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье - совершенно бессмысленно, вы сами пони­маете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвиэюно в деревянном ящике, и окру­жающие, понимая, что толку от лежащего нет более ни­какого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск,— тут ино­странец прищурился на Берлиоза,— пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не моэюет, так как неиз­вестно почему вдруг возьмет поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скаоюете, что это он сам со­бою управил так? Не правильнее ли думать, что управился

с ним кто-то совсем другой?— и здесь незнакомец рас­смеялся странным смешком. Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. «Он не иностранец... Он не иностранец...— думал он,— он престранный субъект... но позвольте, кто же он такой?»

• Вы хотите курить, как я виэюу?— неоэюиданно обратил­ся к Бездомному неизвестный.— Вы какие предпочитаете?

• А у вас разные, что ли, есть?— мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

• Какие предпочитаете?— повторил неизвестный.

• Ну, «Нашу марку»,— злобно ответил Бездомный. Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предлоэюил его Бездомному: — «Наша марка».

И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портси­гаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громадных раз­меров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник. Тут литераторы подумали разное. Берлиоз: «Нет, иностранец!», а Бездомный: «Вот черт его возьми! А?..»

Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался. «Надо будет ему возразить так,— решил Берли­оз,— да, человек смертен, никто против этого и не спорит. Но дело в том, что...»

Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:

—Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И во­обще не может сказать, что он будет делать в сегодняш­ний вечер.

«Какая-то нелепая постановка вопроса...» — по­мыслил Берлиоз и возразил:

• Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собою разумеется, что, если на Бронной мне свалится на голову кирпич...

• Кирпич ни с того ни с сего,— внушительно перебил неиз­вестный,— никому и никогда на голову не свалится. В част­ности э/се, уверяю вас, вам он ни в каком случае не угрожа­ет. Вы умрете другою смертью.

• Может быть, вы знаете, какой именно?— с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепый разговор.— И скажете мне?

• Охотно,— отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался шить ему костюм, сквозь зу­бы пробормотал что-то вроде: «Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть — несчастье... вечер — семь...» — и громко и радостно объявил: — Вам отрежут голову!

Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, а Берлиоз спросил, криво усмехнувшись: — А кто именно? Враги? Интервенты?

• Нет,— ответил собеседник,— русская женщина, комсо­молка.

• Ли...— промычал раздралсенный шуточкой неизвестного Берлиоз,— ну, это, извините, маловероятно.

• Прошу и меня извинить,— ответил иностранец,— но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете де­лать сегодня вечером, если это не секрет?

• Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председательствовать.

• Нет, этого быть никак не мооюет,— твердо возразил иностранец.

• Это почему?

• Потому,— ответш иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бес­шумно чертили черные птицы,— что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но далее и разлила. Так что заседание не состоится.

Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание.

• Простите,— после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющего чепуху иностранца,— при чем здесь подсолнеч­ное масло... и какая Аннушка?

• Подсолнечное масло здесь вот при чем,— вдруг заговорил Бездомный, очевидно, решив объявить незваному собеседни­ку войну,— вам не приходилось, гражданин, бывать когда- нибудь в лечебнице для душевнобольных?

• Иван!..— тихо воскликнул Михаил Александрович.

Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеял­ся.

• Бывал, бывал и не раз!— вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта.— Где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!

• Откуда вы знаете, как меня зовут?

• Помилуйте, Иван Николаевич, кто лее вас не знает?— здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер «Литературной газеты», и Иван Николаевич увидел на пер­вой э/се странице свое изображение, а под ним свои собст­венные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этот раз ничуть не обрадовало поэта...

• Я извиняюсь,— сказал он, и лицо его потемнело,— вы не можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.

• О, с удовольствием!— воскликнул неизвестный.— Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

— Вот что, Миша,— зашептал поэт, оттащив Бер­лиоза в сторону,— он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нсш. Спраши­вай у него документы, а то уйдет...

• Ты думаешь?— встревоженно шепнул Берлиоз, а сам подумал: «А ведь он прав...»

• Уж ты мне верь,— засипел ему в ухо поэт,— он ду­рачком прикидывается, чтобы выспросить кое-что. Ты слышишь, как он по-русски говорит,— поэт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал,— идем, за­держим его, а то уйдет...

И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке... «Вот тебе все и объяснилось!» - подумал Берлиоз в смя­тении. - Приехал сумасшедший немец, или только что спятил на Патриарших. Вот так история!»

Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак у покойно­го философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее,— профессор был сумасшедший.

Берлиоз тотчас сообразил, что следует делать. От­кинувшись на спинку скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному — не противоречь, мол, ему,— но растерявшийся поэт этих сигналов не понял...

• А дьявола тоэюе нет?— вдруг весело осведомился боль­ной у Ивана Николаевича.

• И дьявола...

• Не противоречь!— одними губами шепнул Берлиоз, об­рушиваясь за спину профессора и гримасничая.

• Нету никакого дьявола!— растерявшись от всей этой муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно.— Вот наказание! Перестаньте вы психовать!

Тут безумный расхохотался так, что из липы над голова­ми сидящих выпорхнул воробей.

• Ну, уэю это полоэюительно интересно,— трясясь от хохота, проговорил профессор,— что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!— Он перестал хохотать вне­запно и, что вполне понятно при душевной болезни, после хохота впал в другую крайность —раздражился и крикнул сурово: — Так, стало быть, так-таки и нету?

• Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор,— бормотал Берлиоз, опасаясь волновать больного,— вы по­сидите минуточку здесь с товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потом мы вас и проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете горо­да...

План Берлиоза следует признать правильным: нуэюно было добежать до ближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о том., что вот, мол, приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах в состоянии явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а то получа­ется какая-то неприятная чепуха.

• Позвонить? Ну что эюе, позвоните,— печально согла­сился больной и вдруг страстно попросил: — Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол сущест­вует! О большем я уэю вас и не прошу. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уэю самое надеэюное! И вам оно сейчас будет предъявлено.

• Хорошо, хорошо,— фальшиво-ласково говорил Берлиоз и, подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить сумасшедшего немца, устре­мился к тому выходу с Патриарших, что находится на уг­лу Бронной и Ермолаевского переулка.

А профессор тотчас же как будто выздоровел и посвет­лел.

• Михаил Александрович!— крикнул он вдогонку Берлиозу. Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил

себя мыслью, что его имя и отчество известны профессору также из каких- нибудь газет.

А профессор прокричал, слоэ/сив руки рупором:

• Не прикаэ/сете ли, я велю сейчас дать телеграмму ваше­му дяде в Киев?

И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшед­ший знает о существовании киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно, ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы эти липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят!..