1. Б.Акунин. «Алтын-Толобас»

Спортивные молодые люди обнаружились в шестом купе четвертого вагона, соседнего с Николасовым. Ехали вдвоем, шлепали по столу замусо­ленными картами. На столе стояли пивные бутылки.

• Это тот самый костюм, — показал Николас лейтенанту на синий рукав с белой полосой. — Я уверен.

—Документики предъявим, — строго приказал милиционер. — И вещички тоже. Имею заявление от иностранного гражданина.

Тот, что постарше, развел руками:

• Какие вещички, командир? Мы с Серегой в Неворотинской сели, в Пскове сходим. Во, гляди — два леща в кармане, сигареты.

Следовало отдать лейтенанту Вале должное: в явное нарушение прав личности и должностных инструкций он обыскал и купе, и даже самих мо­лодых людей, но кроме двух вяленых рыбин, пачки ЬМ, подсолнечных семечек и мелочи ничего не обнаружил.

• Ну чего? — спросил Валя в коридоре. —Дальше пойдем или как?

• Я знаю! — воскликнул Николас. — Они в сговоре с проводником из моего вагона! И вещи наверняка тоже у него! А в Пскове он им передаст ук­раденное, и они сойдут.

• Не, — отрезал милиционер. — Проводника шмонать не буду, себе дороэ/се. — И, подумав, присовокупил. — Без ордера не полоэ/сено. Вы вот что, мистер. Пишите заявление, а после мне в третий поднесете. Пока.

И Николас остался один, кипя от бессшлной ярости.

Время, время было на исходе! До остановки в Пскове оставалось не более четверти часа. Моэ/сно было, конечно, занять пост в тамбуре и попы­таться застичь подлого проводника с поличным — когда будет передавать добычу сообщникам. Но что если у них придумано иначе? Скаэ/сем, сунет че­рез открытое окно кому-то, кто заранее доэ/сидается на перроне, а Николас так и будет торчать в тамбуре.

Думай, думай, приказал себе магистр. Упустишь письмо Корнелиуса — больше его не увидишь. И никогда себе этого не простишь.

Подумал минут пять, и появилась идея.

Еще минут пять ушло на перелистывание фольклорного блокнота и за­учивание некоторых аргоизмов из раздела «Маргинальная лексика»...

Когда в окне зачастили э/селтые огни, давая понять, что поезд въез­жает в пределы немаленького города, Фандорин без стука распахнул дверь служебного купе, вошел внутрь и наклонился над сидящим проводником.

• Ну что, мистер, отыскал барахлишко? Да ты пошукай получше. Моэ/сет, сам куда засунул да забыл. С этого дела бывает. — Наглец щелкнул себя по горлу и спокойно улыбнулся, каэ/сется, совершенно уверенный в своей безнаказанности. — Выдите-ка, граэ/сданин. К статщи подъезэ/саем. Гоу, гоу, шнель!

Николас полоэ/сил неприятному человеку руку на плечо, сильно стиснул пальцы и произнес нараспев:

• Борзеешь, вша поднарная? У папы крысячишь? Ну, смотри, тебе э/сить. [«Борзетъ» = терять чувство меры, зарываться; «вша поднарная» (ос- корб.)- низшая иерархия тюремных заключенных; папа = уваэ/саемый человек, вор в законе; «тебе э/сить» (угроэ/с.) = тебе не э/сить - комментарий автора - Ю.П.. ]...

Николас никогда не видел, чтобы человек моментально делался белым, как мел, — он всегда полагал, что это выраэ/сение относится к области мета- фористики, однако эюе проводник действительно вдруг стал совсем белым, даэ/се губы приобрели светло-серый оттенок, а глаза заморгали часто-часто.

• Братан, братан... — зашлепал он губами, и попытался встать, но Фандорин стиснул пальцы еще сильней, —Я э/с не знал... В натуре не знал! Я думал, лох заморский. Братан!

Тут вспомнилась еще парочка уместных терминов из блокнота, которые Николас с успехом и употребил:

• Сыскан тебе братан, сучара. [«Сыскан»=сотрудник уголовного розы­ска, шире — милиционер; «сучара» (презр.)=вор, поддерэ/сива/ощий контакты с милицией.]

Здесь ваэ/сно было не сфальшивить, не ошибиться в словоупотреблении, поэтому Николас ничего больше говорить не стал — просто протянул к носу зло­дея раскрытую ладонь (другу/оруку по-преэ/снему дерэ/сал у него на плече).

—Ну?

— Щас, щас, — засуетился проводник и полез куда-то под матрас. — Всё целое, в лучшем виде...

Отдал, отдал всё, похищенное из кейса: и документы, и портмоне, и ноутбук и, самое главное, бесценный конверт. Заодно вернул и содержимое бумаэюника мистера Калинкинса.

Ведьмовской лес дрогнул перед решимостью паладина и расступился, пропуская его дальше.

Можно было объяснить свершившееся и иначе, не мистическим, а на­учным образом. Профессор коллоквиальной лингвистики Розенбаум всегда го­ворил студентам, что точное знание идиоматики и прецизионное соблюдение нюансов речевого этикета применительно к окказионально-бытовой и со- словно-поведенческой специфике конкретного сог^иума способно творить чу­деса. Поистине лингвистика — королева гуманитарных дисциплин, а русский язык не имеет себе равных по лексическому богатству и много1(веп1ию. «Ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий правдивый и свободный рус­ский язык! — думал Николас, возвращаясь в купе. — Нельзя не верить, чтобы такой язык не был дан великому народу».

Из примера видно, как в процессе речевого общения происходит выбор вербально-семантических единиц, «пригодных» для данного ком­муникативного пространства, исходя из имеющегося знания когнитивно- прагматических его параметров. Причем это знание минимально, далеко не полностью соответствует знанию той речевой личности, которая мо­жет реального обеспечить свое бытие в данном пространстве, поэтому и | совокупность вербальных единиц ограничена - однако ее, в принципе, хватает для достижения целей общения. Именно по этой модели чаще

ч

всего, на наш взгляд, и строится реализация языковой личности как рече­вой личности в периферийных, но необходимых для ее реального суще­ствования (для данного момента коммуникации в данном лингвокультур- ном сообществе) коммуникативных пространствах.

Говоря о многопространственном либерализованном языке сего­дняшнего русского речевого общения, В.Г.Костомаров и Н.Д.Бурвикова отмечают: «Определенное настроение общества, изменившаяся его структура, новая модель поведения людей, иной общественный вкус и ⁴ мода ведут к сознательному видоизменению литературно-языковых норм

и ослаблению их системы в целом... Ищутся языковые варианты, кото­рые были бы противопоставлены кодифицированным, кажущимися туск-

лыми нормам литературного выражения... В качестве общей тенденции карнавальных перемен выступает смещение или даже снятие границы между отдельными сферами общения и вытекающая отсюда нивелировка разных типов речи» (Костомаров и др., 1997; 23). Это смещение в совре­менной коммуникации и позволяет русский языковой личности реализо- вывать себя как личности речевой в значительно большем количестве коммуникативных пространств. С одной стороны, это обеспечивается постоянным наличием некоторого «речевого фона» этих пространств в современном общении представителей данной лингвокультурной общно­сти: отдельные единицы вербально-семантического уровня, некоторые параметры когнитивной составляющей, определенные элементы прагма­тики общения представлены в средствах массовой информации и совре­менной литературе, они узнаются в процессе вынужденного сегодня межстратного общения. С другой стороны, вынужденность этого меж- стратного общения усугубляется тем, что, по справедливому замечанию Ю.М.Лотмана, «смена культур (в частности, в эпохи социальных катак­лизмов) сопровождается обычно резким повышением семиотичности по­ведения» (Лотман и др., 1971; 145). Оторванность в новой социальной среде «я-образа» от привычной поддержки «мы-образа» заставляет рече­вую личность придавать большее значение овладению новым «мы- образом», чем защите старого «я-образа». При вынужденности межстрат­ного речевого общения необходимо овладеть определенными единицами, обеспечивающими контакт, научиться пользоваться элементами нового коммуникативного пространства. Естественно, что наиболее доступным является овладение именно элементами вербально-семантической состав­ляющей этого нового пространства, так как речь чаще всего идет не о полноценной потребности «обеспечения бытия», а о потребности под­держания минимально необходимого речевого общения.

«Большинство реально существующих языковых стилей представ­ляют собой сложные, комбинированные стилевекторы, в которых, тем не менее, всегда можно выделить вектор-доминанту. Стилистическая доми­нанта определяется не столько «произволом» стилетворцев, сколько ду­хом, господствующим умонастроением эпохи, т.е., по сути дела культур­но-биосферными факторами. В истории языковых стилей отчетливо на­блюдаются сменяющие друг друга стилистические потоки. Существуют закономерности переходов одних стилепотоков в другие, как правило, в противонаправленные» (Елистратов, 1996; 5)

2. ЕЛкунин. Алтын-толобас

Тогда так... Остановить машину. В путеводителе сказано, что в Москве ма­ло такси, но зато развит частный извоз. За небольшие деньги, долларов за пять, моэ/сно на попутной машине доехать с окраины до центра. А там взять настоящее такси, и в Шереметьево.

Оглянувшись (по-прелснему никаких признаков слежки), Николас стал подлси- дать попутку. Как назло, мимо ехали одни грузовики. Ну, естественно — скоро конец рабочего дня.

Наконец из-за угла вылетел ярко-алый спортивный автомобиль. Николас вскинул было руку и тут лее опустил. Зачем владелы^у такого шикарного экипажа пять долларов?

Но «ягуар» бесшумно затормозил у тротуара. С деликатным лсуэюлсанием сползло вниз тонированное стекло.

За рулем сидел викинг с золотистыми волосами до плеч и коротко стрижен­ной бородкой. Васильковые глаза взирали на магистра с веселым недоумением.

• Ёлки-моталки, э/сивой бритиш. Только котелка с зонтиком не хватает. В Бескудниках! What are you doing here, dear sir?

• Д собственно, хотел добраться до Шереметьева, — пробормотал Фандо- рин, встревоженный тем, что в нем с первого взгляда виден британец.

• Не бритиш, но крутой укос под бритиша, — констатировал нордиче­ский красавец. — Ценю мастерство. Садитесь, сэр, подкину до Хаммера. А там вас до Шере-мать-его любой водила за полтинник доставит.

Машина кошачьей породы вкрадчиво взяла с места, Николаса мягко вжало в прулсинистую спинку кресла.

Викинг с любопытством обернулся к нему и хотел что-то сказать, но тут заиграл марш Мендельсона (Николас читал в газете, что русские оболсают уста­навливать музыкальные сигналы на мобильных телефонах), и начало беседы было отложено.

—Я, — сказал блондин.

Потом, после паузы, резко произнес:

• Мало ли что Черномор сказал. Вы, Леонид Робертович, лицензию обе­щали? Обещали. Бабки скушали? Скушали. Отвечайте за базар, или э/се, выра­жаясь интеллигентно, исполняйте взятые на себя обязательства... Вот это дру­гой разговор... Значит, завтра коллегия министерства? Ну, буду ждать. И уч­тите, это ваша заморочка, не моя. Ауф видерхёрен.

Николас знал, что «Черномором» в чиновничьих и деловых кругах России на­зывают самого премьер-министра, и взглянул на хозяина машины с особенным интересом. Кто он такой, если ему и глава правительства не указ? Какой-нибудь крупный промышленник или лоббист?

... Снова заиграл свадебный марш.

• Я, — снова произнес в трубку новорусский мачо. — ...Ты чё, Толян, с клубники упал, как Мичурин?... Ага, щас. Нашел терпилу... Какие, блин, реутов­ские? Чё ты мне гонишь?... Рамсы развести проблем нет, только не плачь по­том... Ладно, Толян, забили.

Этот разговор велся совсем в иной манере, чем предыдущий. Теперь Нико­лас и вовсе ничего не понял. Правда, выражение «развести рамсы» в блокноте имелось. На криминальном арго оно означало «уладить конфликт». Выходит, этот человек не политик и не бизнесмен, а уголовник?

На сей раз викинг швырнул трубку на приборную доску довольно сердито и процедил: «Козлина дешевый». Но тут эюе вспомнил о попутчике, белозубо улыбнулся ему и сказал:

• Пардон. Познакомиться не дают. Блейзер из «Харродса»? Рукав порван, видели?

• Да, благодарю. Я вчера неудачно упал... — тоэюе улыбнулся Николас. — Наверное, теперь придется выкинуть...

Вдруг водитель поправил зеркало заднего вида, коротко обернулся назад и пе­ребил:

• Э, сэр, да у нас с вами хвост. Ваш или мой? Меня сейчас вроде бы пасти

некому.

Фандорин тоэюе оглянулся и увидел близко, в каких-нибудь двадцати ярдах, светло-зеленый дэ/сип «нива». За рулем сидел человек в очках, с соломенным чубом. Шурик!

• Это мой, — быстро сказал магистр, и сердце у него заколотилось быстро- быстро. —Послушайте, я не хочу подвергать вас опасности. Высадите меня. Или... — Он взглянул на викинга, тихо закончил — Или просто прибавьте газу. С вашим двигателем мы от него легко оторвемся.

Сказал — и покраснел, потому что просить о такой опасной услуге совер­шенно незнакомого человека было недостойно, стыдно. Но уэюас, всколыхнувшийся откуда-то из темных подземелий души, был сшьнее всех прочих чувств...

• Нет, не иуэюно прибавлять газу, — сказал он.

• Высадите меня. Это моя... заморочка, не ваша. Викинг включил сигнал поворота и вырулил направо, в переулок.

• На газ эюать не буду, — сказал он, поглядывая в зеркало. «Нива» дерэюалась на той эюе дистанции.

Нарушать ограничение скорости некрасиво. Это во-первых. Высаживать вас я тоэюе не буду, потому что моя тачка — все равно что мой дом. Значит, вы у меня в гостях, а своих гостей я не сдаю. Это во-вторых. Ну, и в-третьих... — Он повернул еще раз, под знак «тупик». — Я кошмарно самолюбивый. Какого хрена этот урод на мне повис?..

На первом эюе светофоре Соловьев протянул руку:

• Начнем церемонию официального представления. Влад Соловьев.

Фандорин, запнувшись, назвался так:

• Нико... Николай Фандорин.

• Интересный ты человек, Коля. Просто лом у меня на интересных людей, нет мне от них никакого эюитья. Ты не пузырься, претензия не к тебе, а к Господу Богу. Извини, конечно, за праздное любопытство, но кого мы с тобой урыли? — Он искоса взглянул на мучнисто-белое лицо магистра истории. — По виду и прикиду ты не из деловых. Выраэюаясь языком дворов и мусоров, чистый ботаник. Скаэюи мне, ботаник Коля, как ты до эюизни такой дошел, что за тобой матерые волчары с девяносто третьими «береттами» гоняются?

Очень захотелось всё рассказать этому смелому, бесшабашному парню, да и долг признательности вроде бы не позволял скрытничать. Но, с другой стороны,

впутывать в свои невеселые дела постороннего было бы безответственно. Влад и без того уже изрядно запопал. Страшный Шурик мертв, но Алтын говорила, что у не­го должен быть хозяин...

Соловьев выэюдал с полминуты, полсал плечами:

• Не хочешь — не говори. Имеешь право. Ты мне, Коля, жизнь спас. Если б ты не грохнул этого кошмарика, он бы мне точно кирдык сделал.

• Понимаете... — волнуясь, начал Фандорин. —Понимаешь, Влад, я не уве­рен, что имею права втягивать тебя в эту историю... Она такая мутная, запутан­ная. Я бы далее сказал, таинственная. И очень опасная.

• Опасная — хрен бы с ним, не привыкать, а вот чулсих тайн не люблю, — поморщился Влад. — Свои девать некуда. Ты скажи, тебе зачем в Шереметьево надо? Хочешь дернуть из ЭрЭф в солнечную Анталию или гостеприимную Чехию? Ус­тал от своих корешей, хочешь от них отдохнуть? Понимаю тебя, Коля — особенно если все они вроде этого сеньора. Молсет, есть проблемы? Я помогу. Как теперь го­ворят, долг платежом зелен. — Он коротко хохотнул и перешел на серьезный тон. — Ксива, виза — проблем нет. За сутки сделаю. Учесывай хоть в Новую Зеландию.

• Спасибо, не нужно. Документы у меня есть.

Николас достал из кармана свой паспорт, показал.

Влад открыл красно-золотую книжечку, заглянул в нее, присвистнул.

• Так ты в натуре бритиш. Ну, дела. Всё равно, Коля, с Шереметьевым лучше обождать. Если тебе заховаться негде — проси политического убелсища у Владика. Выручу. Давай, Коля, заказывай музыку — Влад Соловьев исполнит. Для нашего друга из солнечного Альбиона прозвучит патриотическая песня «Не нулсен мне берег турецкий».

И правда запел — красивым, звучным баритоном:: « А я остаюся с тобою, родная моя сторона, не нуленомне солнце чулсое, и Англия мне не нулей»»!

Фандорин молчал, растроганный и впечатленный. Ход его мыслей был примерно таков.

Все-таки в словах Достоевского о всемирной отзывчивости русской души есть великая и неоспоримая правда. Взять хоть этого Владика — казалось бы, маргинальный тип, по западным меркам просто разбойник, а сколько отзывчиво­сти и душевной широты в этом новорусском флибустьере! Как тут не вспомнить взаимоотношения Петруши Гринева с кровавым и великолепным Пугачевым. Тот толсе за заячий тулупчик отблагодарил без меры и счета, безудерленый в добре так лее, как в зле. Вот каких типалсейролсдает русская земля! Тут и красота, и мощь, и бесшабашность, и душевное благородство — при абсолютном пренеб- релсении к закону и нормам общественной морали. Ведь только что всадил чело­веку в голову три пули, а ни малейших признаков рефлексии — сидит, поет.

• Мы с тобой, Влад, человека убили, — тихо сказал Николас. — И ни о чем другом я сейчас думать не могу.

...Па-па-па-пам! Па-па-па-пам! ~запищал,свадебный марш, в десятый, если не в пятнадцатый раз за вечер. Николаса не уставало поралсать, как по-разному разговаривает Соловьев со своими невидимыми собеседниками: то на малопонят­ном, но интригующем блатном лсаргоне, то с изысканными речевыми оборотами (вроде «не сочтите за труд» и «буду вам бесконечно признателен»), то по-английски, то по- немецки, то вовсе на каком-то тюркском наречии.

Ренессансный тип, Бенвенуто Челлини, думал Николас, любуясь тем, как артистично Влад опрокидывает стопку и одновременно слушает телефон.

Предъявленная в этом примере русская языковая личность действи­тельно обладает широким спектром своей реализации в различных рече­вых личностях, и именно это вызывает реакцию той языковой личности, которая подобным набором не обладает. Причем переход «из пространст­ва в пространство» меняет все три составляющие - вербально- семантическую, когнитивную и прагматическую.