§2. Структура сфер речевого общения.

Что из этого следует? Что речь идет, с одной стороны, о неко­торой замкнутой конструкции - сфере: у нее есть ядро и периферия, этим она асимметрична, она имеет границы, отделяющие ее - как не­который штучный экземпляр, хотя и построенный по образцу и подо­бию любого другого аналогичного штучного экземпляра - от других сфер. С другой стороны - есть некоторая незамкнутая, безграничная совокупность этих замкнутых единиц, которые составляют и наше знание, и правила реализации этих знаний, и средства реализации этих знаний и правил. Очевидно, разбираясь с терминами, логичнее было бы построить следующую модель:

1. Есть некоторая совокупность языковых единиц, которая позво­ляет некоторой совокупности человеческих единиц осуществлять с ее помощью общение. Эта совокупность устойчива в своем ядре и вариа­тивна в своей периферии, незамкнута, структурно организована и в ка­ждый конкретный момент самодостаточна - она может рассматриваться как феномен языка определенного этноса.

2. Каждая языковая единица в процессе своего существования в речевом общении «обрастает» определенной совокупностью ассоциа­тивных связей с другими единицами - т.е. с одними единицами она мо­жет создавать такие связи (количество которых устанавливается в ходе ее реализации в различных сферах общения), с другими - не может (в каждый конкретный момент; диахронически состав этих возможных связей может быть различен). Таким образом, эта языковая единица об­разует вокруг себя некоторую семантическую сферу, элементы которой находятся или ближе, или дальше от нее - той конкретной языковой единицы, семантика которой рассматривается, но сфера эта замкнута, так как эта ассоциативная связь или наличествует, или отсутствует. Эти связи и способствуют, организуют реальное речевое общение предста­вителей определенного этноса - носителей данной языка.

3. Совокупность семантических сфер, реализуемых в ассоциатив­но-вербальной сети при организации речевого общения носителей дан­ного языка образует семантическое пространство. Поскольку отдельные элементы в системе ассоциативных связей могут принадлежать не­скольким семантическим сферам, это пространство и дискретно, и не­расторжимо - оно есть совокупность значений и смыслов, которыми оперирует определенный этнос в процессе своего речевого общения на определенном языке³⁶.

4. Каждая языковая единица, будучи знаком, фиксирует и именует определенную связь между явлением действительности, значением и смыслом этого явления. Если признать, что смысл есть «общая соотне­сенность и связь всех относящихся к ситуации явлений» (Щедровицкий, 1995; 562), то и знак должен содержать - пусть виртуально, т.е. на уров­не совокупности всех возможных ситуаций речевого общения, - и всю эту совокупность смыслов, проявляющихся с учетом реального процес­са общения. В этих условиях знак может быть соотнесен, с одной сто­роны, с конкретной семиотической сферой, которая, так же, как и се­мантическая сфера, имеет ядерные знаковые характеристики (парамет­ры) и периферийные, соотносимые с менее частотными ситуациями коммуникации. При этом собственно знак является и устойчивой, и мо­бильной структурой, обеспечивающей и единообразное понимание его в определенной языковой среде, и возможность использования его как метафоры в иных условиях речевого общения.

5. Совокупность семиотических сфер образует семиотическое пространство, где они, с одной стороны, располагаются в определенном взаимном соответствии, связанном с некоторыми параметрами их вза­имного уподобления на уровне ядерных элементов семиосфер (схожие семиосферы, имеющие некоторый набор одинаковых элементов, будут находиться ближе друг к другу, что и способствует их более быстрой воспроизводимости в процессе общения по аналогии, по сходству). С другой стороны, их периферийные элементы могут входить и в другие семиосферы (в любом качестве, в том числе и ядерных элементов), что позволяет им всем контактировать на ассоциативном уровне в процессе построения речевого общения в зависимости от реальной ситуации это­го общения.

6. Совокупность семантических сфер и семиосфер, расположен­ных во взаимосвязанном пространстве, создает условия для возникно­вения сфер более высокого порядка - концептосфер, которые, с одной стороны, через семантические сферы связаны с языком, с возможностью именования их или их частей, а с другой - через посредство семиосфер, связаны с достаточно устойчивыми моделями восприятия и постижения мира. Концептосфера построена по тому же принципу, что и две пре­дыдущие: в ней также есть ядро и периферия, она также и дискретна, и нерасторжима. Она также связана своими отдельными элементами с множеством других концептосфер, и также «цельна» в совокупности своих базовых элементов семантических сфер и семиосфер.

Совокупность всех отдельных и «в меру» самостоятельных кон­цептосфер образует концептуальное пространство. В связи с тем, что единицы каждого из двух других пространств объективно и планетарно (общечеловечески), и национально детерминированы (и элементы се­мантики, и элементы семиотики), то, естественно, такие же общечело­веческие и национально-специфические элементы входят и в концепту­альное пространство «пребывания» любого этноса.

Если теперь вернуться к Рассуждению 1. предыдущей главы, то предложенное там моделирование в полной мере накладывается и на выше приведенные рассуждения, так сказать, в «обращенном виде»:

1. А.1+^п+2+з + В1Л2+3 - «именованное» и «вторично именованное»: то, что конвенционально номинирует систему описания данной части от­ражения мироустройства и конвенционально обеспечивает вербальное че­ловеческое общение в данной части отражения мироустройства - семанти­ческие сферы и семантическое пространство.

2. (А1-Л2+3 + А1Л2) + (В1Л2+3 + В1Л-2) - «означенное» и «вторично означенное»: то, что фиксируется спецификой семиотических моделей хранения и трансляции данной части отражения мироустройства и спе­цификой реализации семиотических моделей человеческого бытия в дан­ной части отражения мироустройства - семиосферы и семиотическое про­странство.

3. . (АЛ+з + АЛ + А1+^п) + (ВЛ+з + ВЛ + В1+¹¹) - «детермини­рованное» и «вторично детерминированное»: то, что определяется ре­альностью отражения определенной части мироустройства (на основе рели­гиозных, исторических, географических, тендерных, национальных, соци­альных, корпоративных и т.п. параметров) и специфичес кими правилами человеческого бытия в данной части отражения мироустройства - концеп- тосферы и концептуальное пространство⁵¹.

Предлагаемый конструкт во многом соотносится с интересным ана­лизом взаимоотношений «концептов» в работах П.Гэрденфорса, которые проанализированы в публикации Н.О.Швец (Швец, 2002; 115-124). Автор предлагает общую теорию репрезентации, основанную на понятии концеп­туальных пространств, которые определяются как геометрическая структу­ра с одним или несколькими измерениями - доменами. Структура многих измерений позволяет говорить о расстояниях между ними, которые в кон­цептуальном пространстве связаны со сходством/несходством объектов. Далее автор рассматривает особенности репрезентаций на символическом, субконцептуальном и концептуальном уровнях.

⁵¹ В принципе, такая фигура должна иметь также пространственные параметры:

(АЛ₊з)

свойств, его значение меняется в зависимости от контекста. Соответствен­но, модель естественного «концепта» включает не только множество об­ластей некоторого количества доменов, но и информацию о корреляции этих областей между собой и о значимости отдельных доменов. Влияние контекста выражается в том, что он вызывает различные ассоциации, веду­щие к немонотонным выводам: контекст определяет выделенность тех или иных доменов, что делает концептуальное пространство, «концепты» и су­ждения о сходстве динамичными. Изменение степени выделенности, при­писываемой определенным доменам, может привести к сдвигу границ меж­ду различными «концептами».

Здесь, очевидно, необходимо сделать некоторое отступление, связан­ное в пониманием автором возможного «нефилологического» построения филологических моделей. Автор убежден в том, что - в принципе! - любые модели, вне зависимости от той дисциплины, в рамках которой и для кото­рой они создаются, строятся по одним логическим принципам - принципам устройства человеческого сознания, при всей непознаваемой виртуальности этого устройства. Человек не может - опять же, в принципе! - «придумать» ничего иного, что бы противоречило структуре этой организации. Это рас­пространяется в полной мере и на все те структурные модели, которые он сам создает: так, например, только познанная часть структуры собственного мышления позволила создать сегодняшнюю модель компьютерных про­грамм; если же познание законов мышления перейдет на новую качествен­ную ступень, качественно новым станет и развитие компьютерной систе­мы . Точно также дело обстоит и с пространственными параметрами: наше

52

ср.: «Чтобы представить, с чего начинается развитие речевой способности и процессов речевосприятия и речепорождения, проще всего, пожалуй, будет вновь обратиться к грубым, но достаточно адекватным техническим аналогиям. Для этого мы предлагаем сравнить головной мозг новорожденного ребенка с абсолютно новым компьютером, который имеет чистое и сво­бодное от информации внутреннее устройство, но который способен и готов к работе — его лишь нужно постепенно этой информацией заполнить.

Возвращаясь к головному мозгу новорожденного ребенка, можно сказать, что, хотя он тоже еще практически чист и свободен от информации, биологически и генетически он уже го­тов и способен к работе — это то, что можно назвать биологической и генетической «закладкой» речевой способности.

Ячейки памяти компьютера, по аналогии с нейронами головного мозга, загружаясь все большим и большим количеством информации, станут с течением времени обрастать все увели- пространство трехмерно, следовательно, все наши построения могут лежать только в структуре этой «трехмерности» - отсюда Троица, отсюда три взаи­мосвязанных и неразделимых оси координат, и «тридесятое царство», и т.п., и т.д. Наиболее четко и последовательно вся эта структура описана матема­тикой и логикой, поэтому использовать для большей четкости рассуждений их принципы вовсе «не грех» и для филологии.

Эти рассуждения можно продолжить и еще в одном направлении. В первой части работы мы уже писали о голографической структуре трех фи­гур коммуникации: фигуре действительности, интровертивной фигуре - тексте, и экстравертивной фигуре - дискурсе. Столь же голографично и взаимоотношение трех пространств, выделенных выше - семантическом, семиотическом и концептуальном. Но, кроме того, их можно рассматривать и под другим углом зрения: если «картинку» построения их в нашем созна­нии мы увидеть не можем, то можем реально увидеть другую картинку, по­строенную, как мы отмечали выше, «по нашему образцу и подобию». В данный момент этот текст печатается на компьютере. Если остановиться и нажать команду «Свойства», то мы можем увидеть, какой объем памяти на жестком диске занимает этот текст. Информация (в виде тестовых файлов, например) фрагментирована и физически занимает какое-то пространство определенного сегмента жесткого диска, и размещена он вовсе не последо­вательно и компактно, а находится в совершенно различных частях этого диска, этого объема. Причем, если - в качестве эксперимента, сохранив все написанное отдельно - мы сотрем какую-то незначительную часть про­граммного обеспечения, то убедимся, что пострадает ни один какой-то файл, а множестве файлов: но пострадают они не столько «физически», но

чивающейся и разрастающейся сетью внутренних связей-кодов, необходимых для работы на оп­ределенном языке.

То же самое станет происходить и с нашим ребенком: получая все больше информации из окружающей среды, в процессе предметной деятельности, общения и обучения психофизио­логический аппарат ребенка станет вырабатывать все большее количество внутренних нейрон­ных связей, так называемых речевых кодов, которые обеспечат ему овладение и владение язы­ком — речевая способность под влиянием социума будет формироваться, развиваться и дейст­вовать» (Румянцева, 2004; 175).

и в возможности нашего обращения к ним - они будут материально суще­ствовать, но станут «вещью в себе», недоступной нам.

Примерно то же самое происходит с нашим сознанием при пораже­нии отдельного и даже крайне незначительного участка головного мозга - вдруг что-то где-то начинает пропадать, причем ни место «пропажи», ни ее объем нами самими не предсказуем.

Но из этого следует и еще одно рассуждение. Собственно сферы - семантическая, семиотическая и концептуальная - находятся в таком же «разобранном» состоянии, поэтому и не представляется возможным дать некоторое их «конечное» описание или даже именование, пока они «там», в нашем сознании. Но как только мы их переводим «сюда» - даже не выво­дим в «светлую область сознания», а материализуем их «на языке» - тогда они выстраиваются в некоторую устойчивую фигуру (и, очевидно, всегда далеко не в полном объеме, а в том, который нам необходим в данной си­туации речевого общения): лишь тогда только мы можем «сказать» (именно «сказать», хотя и всеми доступными нам средствами - вербальными или невербальными), что это - нечто единое и для «говорящего» и для «слу­шающего», когда они пользуются одни и тем же «языком». Вернемся еще раз к компьютеру: мы не знаем, где конкретно на диске находится нужный нам файл, но мы вступаем в коммуникацию, он нам нужен, мы его вызыва­ем - и он является нам в полном объеме своего содержания? Нет, не в полном: в полном объеме нам является только то, что мы видим на экране, то, с чем мы реально контактируем - остальное «и есть», «и нет», оно ла­тентно. В принципе, можно использовать и более простой пример: когда мы читаем книгу, то реальная коммуникация происходит именно с той страни­цей, которую мы читаем - все остальные страницы находятся в латентном состоянии (те, которые мы уже прочитали) или в виртуальном (те, которые еще не прочитаны, но, в принципе, уже существуют). И, точно также, мы практически не никогда не помним - в полном объеме! - даже уже прочи­танные страницы, а имеем о них некоторое дискретное знание.

На свойствах пространства, в котором «пребывают» соответствую­щие сферические конструкции, необходимо остановиться особо. Во- первых, как тонко замечает М.Мерло-Понти, «пространство - это не среда (реальная или логическая), в которой расположены вещи, а средство, благо­даря которому положение этих вещей становится возможным»; «Наше вос­приятие не подразумевало бы ни контуров, ни изображений, ни фона, ни объектов и, как следствие, было бы восприятием «ничто», да и, наконец, вообще не имело бы места, если бы субъект восприятия не был бы тем взглядом, что ухватывает вещи только при условии их определенной ориен­тации. Ориентация же в пространстве - это не какая-то случайная особен­ность объекта, это средство, при помощи которого я узнаю и уясняю этот объект как один из прочих» (цит. по: Борисова, 2003: 35; 43).

Во-вторых, исследователи различают несколько видов пространств с точки зрения их взаимосвязи с человеком. Реальное пространство сущест­вует объективно, независимо от человека. Перцептуальное пространство - пространство субъективных ощущений, пространство кажущееся; оно тако­во, каким его воспринимает человек в процессе отражения и последующего закрепления в языковых формах. Перцептуальное пространство выступает как «пространство-посредник», соединяя реальное и концептуальное про­странство. Последнее формируется в уме человека как его некоторое пред­ставление о реальном пространстве, освоенном как перцептуальное про­странство.

В-третьих, рассматривая ранее фигуры коммуникации, мы стремились показать, в каких типах коммуникативных пространств в принципе может осуществляться коммуникация, и как зависит от типа пространства соотно­шение фигур коммуникации. На достаточно высоком уровне обобщения коммуникативных пространств, на наш взгляд, не так много: планетарное; социумное; национально-культурное; корпоративное; личностное (Прохо­ров, 2004). В работах последнего времени внимание уделяется описанию некоторого набора «частных пространств» - географических, биологиче­ских, экономических, социальных и т.п. (см., например: Борисова, 2003).

Таким образом, пространственные параметры многоплановы, разно­образны, но все они структурируют и объективную реальность, и бытие че­ловека. Нас в настоящий момент интересуют те из них, которые соотносят­ся с рассматриваемой проблематикой сфер, то есть семантическое, семио­тическое концептуальное пространства. Попробуем, исходя из предыдущих размышлений, дать их рабочие определения:

Семантическое пространство - совокупность единиц, именующих элементы картины мира, сложившейся у данного этноса в ходе его бытия и определяющей национально-культурную специфику построения и реали­зации ассоциативно-вербальной сети ее языковых личностей.

Семиотическое пространство - совокупность бытийно сло­жившихся моделей понимания, оценки и организации хаоса челове­ческого бытия, исторически вселенски, этнически и социально за­крепленных в семиотических системах, регулирующих человече­ское существование и специфически означаемых в разных языках.

Концептуальное пространство - совокупность исторически сложившихся базовых структурных элементов организации человече­ского бытия, закрепленных в наборе семиотических сфер, именован­ных в наборе семантических сфер и обеспечивающих существование человека в реальном пространстве.

Рассмотрим взаимосвязь этих пространств на примерах.

1. — Дайте книгу-то, — канючил Бенедикт. — Не жидитесъ, книгу дайте!

Никита Иваныч посмотрел на Лев Львовича, из диссидентов, а Лев Львович, из диссидентов, смотрел в окно. Лето, вечер, пузырь с окна сняли — далеко в окно видать

• Рано еще!

• Чего рано? Уж солнце садится.

• Тебе рано. Ты еще азбуку не освоил. Дикий человек.

• Степь да степь кругом, — ни к селу ни к городу сказал Лев Львович сквозь зубы.

• Я не освоил?! — поразшся Бенедикт. — Я?! Да я!. . Да ить! .. Да я знаете сколько книг перечитамши? Сколько переписамши?!

—Да хоть тыщу...

• Больше!

• ...хоть тыщу, все равно. Читать ты, по сути дела, не умеешь, книга тебе не впрок, пустой шелест, набор букв. Жизненную, лсизненную азбуку не освоил!

Бенедикт обомлел. Не знал, что сказать. Такое вранье откровенное, пря­мо вот так тебе и говорят: ты — не ты, и не Бенедикт, и на белом свете не лсивешь, и... прям не знаю что.

• Вот улс сказали... То есть как лее? Азбуку-то... Вот есть «аз»... «сло­во», «мыслете»... «ферт» толсе...

• Есть и «ферт», а есть и «фита», «ять», «ижица», есть понятия тебе недоступные: чуткость, сострадание, великодушие...

• Права личности, — подъелдыкнул Лев Львович, из диссидентов.

• Честность, справедливость, душевная зоркость...

• Свобода слова, свобода печати, свобода собраний, — Лев Львович.

• Взаимопомощь, увалсение к другому человеку... Самополсертвование...

• А вот это улсе душок! — закричал Лев Львович, грозя пальцем. — Ду­шок! Не в первый раз замечаю, куда вы со своей охраной памятников клоните! От этого уже попахивает!

В избе, точно, попахивало. Это он правильно подметил.

• Нет «фиты», — отказался Бенедикт: мысленно он перебрал всю азбу­ку, напугавшись, что, молсет, упустил что, — он нет, не упустил, азбуку он знал твердо, наизусть, и на память никогда не лсаловался. — Нет никакой «фиты», а за «фертом» идет сразу «хер», и на том стоим. Нету.

• И не леди, не будет, — опять ввинтился Лев Львович, — и совершенно напрасно вы, Никита Иванович, сеете мракобесие и поповщину. Сейчас, как, впрочем, и всегда, актуален социальный протест, а не толстовство. Не в пер­вый раз за вами замечаю. Вы Толстовец!

• Я...

• Толстовец, толстовец! Не спорьте!

• Но...

• Тут мы с вами, батенька, по разные стороны баррикад. Тянете обще­ство назад. «В келыо под елью». Социально вы вредны. Душок! А сейчас главное

• протестовать, главное - сказать: нет! Вы помните, — когда же это было?

• помните, меня призвали на доролсиыеработы?

~Ну?

• Я сказал: нет! Вы должны помнить, это при вас было.

• И не пошли?

• Нет, почему, я пошел. Меня вынудили. Но я сказал: нет!

• Кому вы сказали?

• Вам, вам сказал. Вы должны помнить. Я считаю, что это очень вале­но: в нуленый момент сказать: нет! Протестую!

• Вы протестуете, но ведь пошли?

• А вы видели такого, чтобы не пошел?

• Помилуйте, но какой лее смысл... если никто не слышит...

• А какой смысл в вашей, с позволения сказать, деятельности? В стол­бах?

• То есть как? — память!

• О чем? Чья? пустой звон! сотрясение воздуха! Вот тут сидит моло­дой человек, — покривился на Бенедикта Лев Львович. — Вот пусть молодой человек, блестяще знающий грамоте, ответит нам: что и зачем написано на столбе, воздвигнутом у вашей избушки, среди лопухов и крапивы?

• Это дергун-трава, — поправил Бенедикт.

• Неважно, я привык называть ее крапивой.

—Да хоть горшком назови. Это ж дергун!

• Какая разница?

• Сунь руку —узнаешь.

• Лев Львович, — заметил Никита Иванович, — возможно, молодой че­ловек прав. Нынешние различают крапиву от дергуна, мы с вами нет, но они различают.

• Нет, извините, — уперся Лев Львович, — я еще не слепой, и давайте без мистики: я вижу крапиву и буду утверждать, что это крапива.

• Дык, Лев Львович, крапива — она ж крапива! А дергун — это дергун, дернет вас — и узнаете, какой он дергун. Из крапивы щи варить можно, дрянь суп, слов нет, но варить можно. А из дергуна попробуй свари-ка! Нипочем из дергуна супа не сваришь! Не-ет, — засмеялся Бенедикт, — никогда из дергуна супа не будет. Эвон, крапива! Никакая это не крапива. Ни боэюе мой. Дергун это. Он и есть. Самый что ни на есть дергун.

• Хорошо, хорошо, — остановил Лев Львович, — так что написано на столбе?

Венедикт высунул голову в окно, прищурился, прочел Прежним все, что на столбе: «Никитские ворота», матерных семь слов, картинку матерную, Глеб плюс Клава, еще пять матерных, «Тута был Витя», «Нет в эюизне ща- стья», матерных три, «Захар — пес» и еще одна картинка матерная. Все им прочел.

• Вот вам вся надпись, али сказать текст, доподлинно. И никакой «фиты» там нет. «Хер» — сколько хотите, раз, два... восемь. Нет, девять, в «Захаре» девятый. А «фиты» нет.

• Нет там вашей «фиты», — поддерэюал и Лев Львович.

• А вот и есть! — закричал ополоумевший Истопник, — «Никитские ворота» — это моя вам фита, всему народу фита! Чтобы память была о славном прошлом! С надеждой на будущее! Все, все восстановим, а начнем с малого! Это эюе целый пласт нашей истории! Тут Пушкин был! Он тут вен­чался!

• Был Пушкин, — подтвердил Бенедикт. — Тут, в сараюшке, он у нас и завелся. Головку ему выдолбили, ручку, все чин чинарем. Вы э/се сами волочь подмогали, Лев Львович, ай забыли? Память у вас плохая! Тут и Витя был.

— Какой Витя?

• А не знаю какой, может, Витька припадошный с Верхнего Омута, может, Чучиных Витек — бойкий такой парень, помоложе меня будет; а то, может, Витя колченогий. Хотя нет, вряд ли, этому сюда не дойти. Нет, не дойдет. У него нога-то эдак на сторону свернута, вроде как ступней во­внутрь...

• О чем ты говоришь, какой Витя, при чем тут Витя...

• Да вон на столбе, на столбе-то! «Тут был Витя»! Ну и ну, я же только что прочел!

• Но это эюе совершенно неважно, был и был, мало ли... Я э/се говорю про память...

• Вот он память и оставил! Затем и резал! Чтоб знали — кто прой­дет, — помнили накрепко: был он тут!!

• Когда эюе ты научишься различать!!! — закричал Никита Иваныч, вздулся докрасна и замахал кулаками. — Это веха, историческая веха! Тут стояли Никитские ворота, понимаешь ты это? Неандертал!!/ Тут шумел ве­ликий город! Тут был Пушкин!

• Тут был Витя!!! — закричал и Бенедикт, распаляясь. — Тут был Глеб и Клава! Клава — не знаю, Клава, может, дома сидела, а Глеб тут был! Резал память! И все тут!.. А! Понял! Знаю я Витю-то! Это ж Виктор Иваныч, ко­торый старуху вашу хоронил. Распорядитель. Точно он, больше некому. Вик­тор Иваныч это.

• Никогда Виктор Иваныч не станет на столбе глупости резать, — запротестовали Прежние, — совершенно немыслимо... даэюе вообразить трудно...

• Отчего эю не станет? Вы почем знаете? Что он, глупей вас, что ли? Вы реэюете, а он не режь, да? Про ворота — можно, давай вырезай, а про че­ловека — ни в коем разе, так?

Все трое молчали и дышали через нос.

• Так, — сказал Никита Иваныч, выставляя вперед обе ладоши, — спо­койно. Сейчас, — погоди! — сейчас я сосредоточусь и объясню хорошо. Ты в чем-то прав. Человек — это важно. Но! В чем тут суть? — Никита Иваныч собрал пальчики в щепотку. — Суть в том, что эта память — следи внима­тельно, Бенедикт! — моэюет существовать на разных уровнях...

Бенедикт плюнул.

• За дурака дерэюите! Как с малым ребятенком!.. Ежели он дылда стоеросовая, так у него и уровень другой! Он на самой маковке выреэюет! Еэюели коротышка — не дотянется, внизу сообщит! А тут посередке, в акку­рат в рост Виктора Иваныча. Он это, и сумнений никаких быть не должно.

• Степь да степь кру-го-о-ом... — ни с того ни с сего запел Лев Льво­вич.

• Путь далек леэюи-и-и-и-и-т! — обрадовался Бенедикт, песню эту он .жаловал, всегда в дороге пел и перерожденцам указывал петь. — В то-ой сте­пи глу-хо-о-о-о-ой...

• У-умира-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-ал ямщик!

Запели втроем, Бенедикт басом, Никита Иваныч больше хрипом, а Лев Львович — высоким таким голосом, душевным, распрекрасным, со слезой. Да­эюе Николай во дворе удивился, бросил щипать травку и уставился на поющих

(Т. Толстая. Кысь).

В этом примере представлено общение представителей двух раз­личных поколений. Во-первых, Никиты Ивановича и Льва Львовича, живших до определенного катаклизма, полностью изменившего сущест­вовавшую и привычную им картину мира, в которой у них сложилось взаимодействие семантического, семиотического и концептуального про­странств, что обеспечивало форму и содержание коммуникации. Во- вторых, Бенедикта, родившегося в иной картине мира, в которой реально находятся сейчас и первые два героя. Общение происходит на одном язы­ке и в общей действительности. Однако принципиально различаются взаимосвязи их пространств: у Бенедикта есть некоторое реальное семан­тическое пространство, связанное с семиотическим пространством этой

фигуры действительности, и концептуальное пространство, формируемое данной картиной мира. При этом у него есть и «минимальные» другие се­мантическое и семиотическое пространства, полученные из книг и обще­ния в героями «другого мира» У двух других героев также есть все три пространства, однако минимальные семантическое и семиотическое про­странства Бенедикта - это элементы картины мира, соотносимой с их концептуальным пространством, связанным с другой фигурой действи­тельности. В связи с этим общение всех трех участников явно затруднено: они понимают слова, немного понимают знаковую сущность произноси­мых единиц (это частично совпадает с учетом общей фигуры действи­тельности, в которой происходит общение - и в основном не совпадает из- за разных исходных в общении картин мира) и практически не понимают концептуальную составляющую речи друг друга.

2.... он увидел свою Характеристику. Шла она посередь поля, вопила низким

голосом:

—... в-труде-пршежен-в-быту-морален...

А мы с Фефеловым Андроном Лукичом приятельски гуляем, щупаем колосья.

• Ты мне, брат Иван Александрович, представь свою Характеристику, — мигает правым глазом Андрон Лукич, — а тебе за это узюму выпишу шашиадцатъ ки­ло.

• А вот она, моя Характеристика, Андрон Лукич, извольте познакомиться.

Фефелов строгим глазом смотрит на подходящую, а я весь дрожу — ой, не

пондравится!

• Это вот и есть твоя Характеристика?

• Она и есть, Андрон Лукич. Не обессудьте.

—Нда-а..

Хоть бы губы подмазала, проклятущая, уэ/с не говорю про перманенту. Идет, подолом метет, душу раздирает:

—... политически-грамотен-с-казенным-имуществом-шапетилен...

• Нда, Иван Александрович, признаться, я разочарован. Я думал, твоя Ха­рактеристика — девка молодая, ядреная, а эта — как буряк прошлогодний...

— Ой, привередничаете, Андрон Лукич! Ой, недооцениваете...

Говорю это я басом, а сам дрожу ажник, как фитюля одинокая. Узюму хо­чется.

• Ну да ладно, — смирился Андрон Лукич, — какая-никакая, а все э/с токи ба­ба.

Присел, набычился, рявкнул, да как побеэюит всем телом на мою Характери­стику.

—Ай-я-яй! — закричала Характеристика и наутек, дурь лупоглазая.

Беэ/сит к реке, а за ей Андрон Лукич частит ногами, гудит паровозом — люб- лю-ю-у-у! Ну и я побег — перехвачу глупую бабу!

• Нет! — кричит Характеристика. — Никогда этого не будет! Уж лучше

в воду!

И бух с обрыва в речку! Вынырнула, выпучила зенки, взвыла:

—... с-товарищами-по-работе-принципиален!!!

И камнем ко дну.

Стоит Фефелов Андрон Лукич отвлеченный, перетирает в руке колосик.

— Пшеница ионе удалась, Иван Александрович, а вот с узюмом перебой.

И пошел он от мене гордый и грустный, и, конечно, по-человечески его мож­но понять, но мне от этого не легче»

(В.Аксенов. Затоваренная бочко­тара). ' ^/

В этом примере нарушена связь между концептуальным пространст­вом, с одной стороны, и в принципе сохраненной взаимосвязью между се­мантическим и семиотическим пространствами: набор языковых единиц в определенной степени соответствует стандартным единицам характеристи­ки как знака, в то же время «концепт характеристики» разрушен полно­стью.

3. «Однако главным образом Магнус Федорович работал над диссер­тацией, тема которой звучала так: «Материализация и линейная натурализа­ция Белого Тезиса как аргумента достаточно произвольной функции сигма не вполне представимого человеческого счастья».

Тут он достиг значительных и ваэюных результатов, из коих следова­ло, что человечество буквально купалось бы в не вполне представимом счастье, если бы только удалось найти сам Белый Тезис, а главное — понять, что это такое и где его искать.

Упоминание о Белом Тезисе встречалось только в дневниках Бен Бецсте- ля. Бен Бецалель якобы выделил Белый Тезис как побочный продукт какой-то алхимической реакции и, не имея времени заниматься такой мелочью, вмонти­ровал его в качестве подсобного элемента в какой-то свой прибор. В одном из последних мемуаров, написанных уэюе в темнице, Бен Бецалель сообщал: «И моэюете вы себе представить? Тот Белый Тезис не оправдал-таки моих на- деэюд, не оправдал. И когда я сообразил, какая от него могла быть польза — я говорю о счастье для всех людей, сколько их есть, — я уэюе забыл, куда эюе я его вмонтировал». За институтом числилось семь приборов, принадлеэюавших некогда Бен Бецалелю. Шесть из них Редькин разобрал до винтика и ничего осо­бенного не нашел. Седьмым прибором был диван-транслятор. Но на диван на- лоэюил руку Витька Корнеев, и в простую душу Редькина закрались самые чер­ные подозрения. Он стал следить за Витькой. Витька немедленно озверел. Они поссорились и стали заклятыми врагами, и оставались ими по сей день. Ко мне как к представителю точных наук Магнус Федорович относился благожела­тельно, хотя и осуждал мою дружбу с «этим плагиатором». В общем-то Редь­кин был неплохим человеком, очень трудолюбивым, очень упорным, упорным, на­чисто лишенным корыстолюбия. Он проделал громадную работу, собравши гигант­скую коллекцию разнообразнейших определений счастья. Там были простейшие не­гативные определения («Не в деньгах счастье»), простейшие позитивные определе­ния («Высшее удовлетворение, полное довольство, успех, удача»), определения казуи­стические («Счастье есть отсутствие несчастья») и парадоксальные («Счастли­вей всех шуты, дураки, сущеглупые и нерадивые, ибо укоров совести они не знают,

призраков и прочей нежити не страшатся, боязнью грядущих бедствий не терза­ются, надеждой будущих благ не обольщаются»).

Магнус Федорович положил на стол коробочку с ключом и, недоверчиво глядя на нас исподлобья, сказал:

—Я еще одно определение нашел. —Какое ? — спросил я.

• Что-то вроде стихов. Только там нет рифмы. Хотите?

• Конечно, хотим,— сказал Роман.

Магнус Федорович вынул записную книжку и, запинаясь, прочел: Вы спрашиваете: Что считаю

Я наивысшим счастьем на земле? Две вещи:

Менять вот так же состоянье духа, Как пенни выменял бы я на шиллинг, И

юной девушки Услышать пенье

Вне моего пути, но вслед за тем, Как у меня дорогу разузнала.

• Ничего не понял,— сказал Роман.—Дайте я прочту глазами. Редькин отдал ему записную книжку и пояснил:

• Это Кристофер Лог. С английского.

• Отличные стихи,— сказал Роман. Магнус Федорович вздохнул.

• Одни одно говорят, другие—другое.

• Тяжело,— сказал я сочувственно.

• Правда ведь? Ну как тут все увяжешь? Девушки у слышать пенье... И ведь не всякое пенье какое-нибудь, а чтобы девушка была юная, находилась вне его пути, да еще только после того, как у него про дорогу спросит... Разве же так можно? Разве такие вещи алгоритмизируются?

• Вряд ли,— сказал я.—Я бы не взялся.

• Вот видите! — подхватил Магнус Федорович.—А вы у нас заведующий вы­числительным центром! Кому э/се тогда?

• А может, его вообще нет? — сказал Роман голосом кинопровокатора.

• Чего?

• Счастья.

Магнус Федорович сразу обиделся.

• Как же его нет,— с достоинством сказал он,— когда я сам его неодно­кратно испытывал?

• Выменяв пенни на шиллинг? — спросил Роман. Магнус Федорович обиделся еще больше и вырвал у него записную книэюку.

• Вы еще молодой...— начал он».

(Стругацкие. Понедельник начинается в субботу).

В этом примере сохранены параметры «концепта счастья» и соотноси- с этим концептуальным пространством семантическое пространство,

однако использование участниками коммуникации разных знаковых сис­тем приводит к сбою в общении.

4. «Прихлебывая куриный взвар (тяэ/селой пищи ему покуда не пола­галось), Жихарь со стыдом и ужасом слушал неспешный рассказ кузне­ца о том, какое нестроение началось в Столенграде и во всем Многобо­рье, когда отравное зелье свалило его прямо за столом.

• Ну, грабежи еще при тебе начались, — говорил Окул. — А тут и вовсе обнаглели. Из лесу приперлась ватаэ/ска лихих людей, грозились спалить город — это на зиму-то глядя! Ну, с этими кое-как совладали. Друэ/сина поворчала без эюалованья, но за мечи взялась. Только от этого больше порядку не стало. Взяли люди себе за обычай не отдавать долги. Жихарь, кричат, вон сколько в кабаке задолэюал — значит, и нам то же пристало. Я сам друэ/синнику Коротаю изладил доспех такой, что коро­левичу впору. Плати, говорю, а то, когда Жихарь проспится, ответишь! Он не платит, посмеивается. Мне же противу всей дружины не попереть! День хоэ/су, два, седьмицу. Наконец решился, взял молот потяэюелее, при- хоэ/су на дружинный двор. Когда, спрашиваю, господин воин, долэюок вернешь? Он лее, премерзкий, захохотал и говорит: «Когда Жихарь про­спится!» То есть моими же словами... Тут, гляжу, нас, таких недоволь­ных, многонько собирается. И быть бы у нас крепкой усобице, и стоять бы Столенграду пусту, если бы не кривлянская княз/сна Карина...

• Отчего же имя такое печальное? — спросил Жихарь.

• А жизнь-то у нее какая? — ответил кузнец.

И рассказал о том, что княгиня Апсурда на своих семи возах с при­даным ехала к батюшке с жалобой, да не доехала: полюбилась по дороге вдовому кривлянскому князю Перебору Недосветовичу. А у Перебора Не- досветовича дочка — вот эта самая Карина. Разумница и киижиица, женихов, как мусор, перебирала, вот и припоздала, дождалась мачехи на свою голову. Мачеха же, как и полагается, задумала ее погубить — по­слала дочку в лес землянику искать под снегом, двоих верных слуг — из наших эюе, кстати,— к ней приставила для верности, чтобы не вороти­лась. Те девушку привязали к дереву да и были таковы: кровь на себя брать не стали — и так замерзнет.

• На ее счастье,— продолжал кузнец,— шлялись по лесу своим обы­чаем два зимних ухаря — Морозка да Метелица, ты их знаешь, да с ними третий, товарищ Левинсон, — он, говорят, из Разгром-книги приблудился. В кожаном кафтане кургузом. Стал у них за старшего. И не приказал де­вицу морозить и заметать, а велел вывести к людям. То есть к нам. Тут ее признали, обогрели, стали думать думу и вот что надумали...

Куриное варево привело Жихаря в ум, он стал слушать внимательно.

• Что нам опять без власти сидеть, друг друэ/ске головы листать? Жупел нас приучил к лютости, теперь не отвыкнуть. А тут готовая княжна, хорошего роду, законы понимает, даром что незамуэ/сняя. Ну, са­мых недовольных утихомирили да и присягнули ей на верность — а что де­лать? Неведомо, когда ты проснешься да не примешься ли сызнова в каба­ке княжить?»

(М. Успенский. Время Оно).

В данном примере во многом сохранено концептуальное про­странство, в рамках которого происходит и сегодняшнее речевое общение носителей русского языка. Однако семантическое пространство уже стано­вится как бы «двухмерным»: оно обслуживает как бы два семиотических пространства - и в современной триаде «семантическое] - семиотическое] - концептуальное]», и в триаде «семантическое¡_₂ - семиотическое₂ - концеп­туальное^».