Глава I. Современное состояние изучения проблемы текста и дискурса.

$ 1. Текст и дискурс в современной когнитивной лингвистике.

Как всякий термин, имеющий принципиальное значение для той или иной дисциплины, термины «текст» и «дискурс» относятся, с од­ной стороны, к числу наиболее активно обсуждаемых, так и, с другой стороны, к числу наиболее дискуссионных и неоднозначно трактуе­мых. Поэтому во многих публикациях прежде всего дается именно ав­торское перечисление тех или иных взглядов. Нам представляется, что в полной мере можно использовать уже в той или иной степени проде­ланное другими авторами сопоставление: это интереснее (а, на наш взгляд и показательнее) - сопоставить именно обобщения, а не частные определения¹.

Хороший обзор взглядов специалистов на термин «текст» представ­лен, на наш взгляд, в работе В.В. Красных «Виртуальная реальность или реальная виртуальность?» (Красных, 1998; 193-197):

«Текст — явление настолько многогранное и разноплановое, что не существует, да и вряд ли может существовать единое его по­нимание и определение.

Каждый исследователь вкладывает в понятие текст свой соб­ственный смысл и дает термину свое собственное толкование, исхо­дя из постулатов той науки, представителем которой является, и в соответствии со своими научными взглядами, представлениями и пристрастиями, в соответствии со своей концепцией и пониманием природы языка и человека.

Многими лингвистами уже давно признано, что текст есть ед­ва ли не основная единица коммуникации, ибо, по выражению Г. Вайнриха, "мы говорим нормально не разрозненными словами, а предложениями и текстами, и наша речь покоится на ситуации" (цит. по: [Шмидт, 1978])...

Такое понимание текста характерно не только для "чистых" лингвистов и философов языка, но и для тех исследователей, кото­рые изучали речевые произведения с точки зрения психологии и психолингвистики: текст — это основная единица коммуникации", это "феномен реальной действительности и способ отражения дей­ствительности, построенный с помощью элементов системы языка" [Леонтьев, 1979; Белянин, 1988].

На наш взгляд, именно референция (соотнесенность с соответ­ствующей ситуацией, о чем говорил еще Бенвенист) отличает текст от иных единиц языка, сама же ситуация имеет "статус полноправ­ного компонента структуры текста" [Барт, 1978].

В связи с этим достаточно давно уже была выдвинута идея ав­тономной науки о тексте — транслингвистики, лингвистики (связ­ного) текста (о становлении лингвистики текста как самостоятельной дисциплины — см., например, [Москальская, 1981]). При этом зада­ча данной научной дисциплины понималась как необходимость "найти и построить систему грамматических категорий текста с со­держательными и формальными единицами именно этой сферы" [Николаева, 1978], "описать сущность и организацию предпосылок и условий человеческой коммуникации" [КаПтеуег, 1974]. Однако попытки максимально точно и строго определить формальные и содержательные единицы сопровождались признаниями, что "грамматика текста есть, очевидно, грамматика полей и градуаль­ных переходов, а не система оппозиций дискретных элементов" [Ни­колаева, 1978]. Модели описания текста создавались учеными с уче­том вертикального или горизонтального порождения текста [Нико­лаева, 1978].

Специфика же психолингвистического подхода к тексту "со­стоит в рассмотрении текста как единицы коммуникации, как про­дукта речи, детерминированной потребностями общения" [Белянин, 1988] (что явно коррелирует с теорией коммуникации "чистых" лин­гвистов). Поскольку цель любого общения состоит в том, чтобы некоторым образом изменить поведение или состояние реципиента (собеседника, читателя, слушателя), т. е. вызвать определенную вербальную, физическую, ментальную или эмоциональную реакцию, то задачей текста является воздействие на реципиента, которое но только в том случае, если автор текста выбрал языковые средства, адекватные своему замыслу (коммуникативной программе), а ре­ципиент понял текст адекватно замыслу автора. И поскольку "текст не существует вне его создания и восприятия" [Леонтьев, 1969], то, следовательно, задачей лингвистики текста признается исследование процессов и механизмов порождения и восприятия текста во всей совокупности текстовых элементов и категорий. При этом "основой построения психолингвистической модели того или иного типа должен быть учет не только лингвистических аспектов его органи­зации, но и психологических мотивов его порождения. Построение психолингвистической модели восприятия должно строиться как на основе учета содержательных и формальных характеристик текста, так и психологических закономерностей восприятия текста различ­ными реципиентами [Белянин, 1988]...

Как отмечалось многими исследователями, текст как явление языковой и экстралингвистической действительности, представляет со­бой сложный феномен, выполняющий самые разнообразные функции: это и средство коммуникации, и способ хранения и передачи информа­ции, и отражение психической жизни индивида, и продукт определен­ной исторической эпохи, и форма существования культуры, и отраже­ние определенных социокультурных традиций и т. д. Все это обуслов­ливает многообразие подходов, множественность описаний и много­численность определений текста.

Так, с точки зрения лингвистики текста, текст есть "феномено­логически заданный первичный способ существования языка" [Шмидт, 1978]; "связный текст понимается обычно как некоторая (законченная) последовательность предложений, связанных по смыслу друг с другом в рамках общего замысла автора" [Николаева, 1978], это "понятие од­новременно синтагматическое и функциональное. Это — специальным образом организованная, закрытая цепочка предложений, представ­ляющая собой единое высказывание" [Москальская, 1981]. Вместе с тем, текст "включается в цепь связей" и трактуется как "множество высказываний в их функции и — соответственно — как социокомму- никативная реализация текстуальности " [Schmidt, 1973]. При этом текст есть "не просто совокупность цепочечных микроструктур, но не­которое глобальное единство, макроструктура", все высказывания ко­торой "связаны не только линейной, но и глобальной когерентностью" [Николаева, 1978]. Текст понимается как структура любого закончен­ного и связного, независимого и грамматически правильного письмен­ного или устного высказывания (на эмическом уровне; напр., Koch: "Textern") или как актуальная реализация этого высказывания (на эти­ческом уровне; напр., Harweg: "Textvorkommen") [Дресслер, 1978]. Текст как объект транслингвистики определяется как "любой конечный отре­зок речи, представляющий собой некоторое единство с точки зрения содержания, передаваемый со вторичными коммуникативными целями и имеющий соответствующую этим целям внутреннюю организацию, причем связанный с иными культурными факторами, нежели те, кото­рые относятся к собственно языку" [Барт, 1978].

С точки зрения теории речевых актов, диалогический текст (яв­ляющийся по сути одним из видов текста) представляется в виде "связ­ной структуры минимальных единиц, формирующих статическую ил­локутивную структуру диалога"; "минимальная диалогическая единица, или минимальный диалог" понимается как последовательность реплик двух участников — адресанта и адресата, характеризующаяся опреде­ленными особенностями [Баранов, Крейдлин, 1992].

При этом диалог рассматривается как "система обязательств его участников по удовлетворению коммуникативной потребностей собе­седника" и определяется как "система иллокутивных вынуждений" [Ба­ранов, Крейдлин, 1992].

Согласно теории массовой коммуникации, текст представ собой иерархию коммуникативных программ и подчинен деятельности, в ко­торую он включен (см. работы таких исследователей, как, например, И. Р. Гальперин, А. М. Шахнарович, И.А.Зимняя, Ю. А. Сорокин, Е. Ф. Та­расов, В. Г. Борботько, Т.М. Дридзе, А. С. Штерн, Ю. В. Ванников, А. Е. Ножин). При психолингвистическом подходе текст понимается как раз­вернутое высказывание, "которое должно обладать законченностью в плане выражения замысла" и которое "должно быть представленно структурно в виде отдельных более или менее отдельных групп выска­зываний, связанных между собой на формально-грамматическом и се­мантическом уровнях" (идея высказывалась И. Р. Гальпериным; цит. по [Белянин, 1988]). При этом текст, понимаемый как целостное рече- мыслительное образование, противопоставляется речи, как результату спонтанного говорения, как речь обработанная — спонтанно порож­денным высказываниям [Белянин, 1988].

С точки зрения современной лингвистики (художественного) тек­ста (учитывающей психолингвистические аспекты порождения и вос­приятия текста), "текст есть продукт, порожденный языковой лично­стью и адресованный языковой личности. В тексте реализуется анти­номия: системность/индивидуальность". При этом признается, что "текст мертв без акта познания" [Тураева, 1994]».

Теперь можно привести несколько основных определений «текста», которые носят наиболее обобщенный характер: несколько определений текста, так как они несколько «тонут» в большом тексте: «Текст - объеди­ненная смысловой связью последовательность знаковых единиц, основны­ми свойствами которой являются связность и цельность» (Николаева, 1997; 555). «Текст может быть определен как речевое коммуникативное обра­зование, функционально направленное на реализацию внеязыковых за­дач» (Вишнякова, 2002; 183). «Текст представляет собой системно- структурное образование, обладающее упорядоченной (иерархической) организацией, которая обеспечивается связностью - глубинной и по­верхностной, локальной и глобальной...Текст как процесс и текст как продукт - две тесно связанные между собой, но существенно различ­ные стороны одного явления» (Дымарский, 1999; 21-22). Текст - это «1) вербальный и знаково зафиксированный (в устной или письменной форме) продукт речемыслительной деятельности; 2) вербальная и зна­ково зафиксированная "реакция" [не с позиции бихевиоризма - прим.В.К.- Ю.П.] на ситуацию 3) опосредованное и вербализованное отражение ситуации; 4) речемыслительный продукт, который обладает содер-жательной завершенностью и информационной самодостаточно­стью; 5) речемыслительный продукт, который обладает тематическим, структурным и коммуникативным единством; 6) нечто объективно су­ществующее, материальное и поддающееся фиксации с помощью экст­ралингвистических средств (например, орудий письма, бумаги, аудио­/видеопленки и т. д.); 7) некая особая предикативная единица, если под предикацией понимать вербальный акт, с помощью которого автор ин­терферирует ("вписывает") в окружающую действительность отражен­ную в его сознании картину мира, результатом чего является изменение объективно существующего реального мира; 8) нечто изменяющее ок­ружающий мир, экстралингвистическую реальность самим фактом сво­его существования; 9) с точки зрения формально-содержательной струк­туры и вычленения в дискурсе, текст есть речевое произведение, кото­рое начинается репликой, не имеющей вербально выраженного стимула, и заканчивается последней вербально выраженной реакцией на стимул (вербальный или невербальный)» (Красных, 1998; 198).

Аналогично могут быть показано и понимание термина «дис­курс», которое представлено в работах последних лет. Во-первых, это исследование М.Л.Макарова «Интерпретативный анализ дискурса в ма­лой группе» (Макаров, 1998; 68-72):

«Дискуссия о формализме и функционализме [functionalism vs formal­ism debate - см.: Nuyts 1995; Schiffrin 1994; Leech 1983;] имеет две стороны: во-первых, сталкиваются два трудно совместимых взгляда на лингвистические исследования (методологический аспект), во-вторых, обсуждаются различные точки зрения на природу самого языка (теоретический аспект).

Формализм исходит либо из утверждения об отсутствии у языка соб­ственных однозначно определяемых функций, либо из признания полной неза­висимости формы от функции [ключевые слова autonomy и modularity - Newmeyer 1988а, 1991]. Поэтому в своей методологии формализм настаивает на анализе исключительно структурных особенностей языка «в себе».

Принцип функционализма исходит из семиотического понимания языка как системы знаков, которая служит или используется для достижения ка­ких-либо целей, иначе, выполнения функций. Методология функционализма предполагает изучение структуры и функционирования языка с целью выявления соответствий между ними. Теоретически функционализм основывается на при­знании взаимозависимости между формой и функцией, учёте влияния упот­ребления языка на его структурные характеристики...

Функционализм придерживается следующих принципов или аксиом, формирующих "грамматику языковых игр" сторонников данного подхода [ср.: Кобрина 1981,Бондарко 1984, Given 1995,Nuyts 1995 и др.]:

• язык - это социально-культурная деятельность,

• структура обусловлена когнитивной или коммуникативной функцией;

• структура не произвольна, а мотивирована, иконична;

• постоянно имеют место изменения и вариативность;

• значение зависит от контекста, оно неатомично;

• категории размыты, "менее чем дискретны";

• структура - гибкая, адаптивная система, не застывшее формирование;

• грамматики постоянно возникают и видоизменяются;

• правила грамматики допускают отклонения...

Определение такой категории, как дискурс, уже предполагает некоторую идеологическую ориентацию, собственную точку зрения на анализ языкового общения. Дебора Шифрин (Schiffrin 1994: 20-43) видит три подхода к определе­нию дискурса (ср: Brown, Yuie 1983; Stubbs 1983; Macdonell 198C; Crusius 1989; Burton 1980; Maingueneau e. a. 1992; Nunan 1993; vanDijk 1997).

Первый подход, осуществляемый с позиций формально ориентированной лингвистики, определяет дискурс просто как "язык выше уровня предложения или словосочетания" - "language above the sentence or above the clause" [Stubbs 1983; ср.: Schiffrin 1994; Steiner, Veltman 1988; Stenstrom 1994 и др.]. "Под дискурсом, следовательно, будут пониматься два или несколько предло­жений, находящихся друг с другом в смысловой связи" [Звегинцев 1976] - критерий смысловой связности вносит заметную поправку.

Многие разнообразные формально-структурные лингвистические школы объединяет сосредоточенность на анализе функций одних элементов языка и "дискурса" по отношению к другим в ущерб изучению функций этих элементов по отношению к внешнему контексту. Формалисты обычно строят иерархию со­ставляющих "целое" единиц, типов отношений между ними и правила их кон­фигурации. Но высокий уровень абстракции подобных моделей затрудняет их применение к анализу естественного общения.

Второй подход даёт функциональное определение дискурса как всякого употребления языка": "the study of discourse is the study of any aspect of lan­guage use" [Fasold 1990]; "the analysis of discourse, is necessarity, the analysis of language in use" [Brown, Yule 1983; ср.: Schiffrin 1994]. Этот подход предпола­гает обусловленность анализа функций дискурса изучением функций языка в широком социокультурном контексте. Здесь принципиально допустимыми могут быть как этический, так и эмический подходы. В первом случае анализ идёт от выделения ряда функций (например, по Р. О. Якобсону) соотнесения форм дис­курса (высказываний и их компонентов) с той или иной функцией. Во втором случае исследованию подлежит весь спектр функций (не определяемых априор­но) конкретных форм дискурса.

Д.Шифрин предлагает и третий вариант определения, подчёркивающий взаимодействие формы и функции: "дискурс как высказывания" [discourse ut­terances - Schiffrin 1994; ср.: Clark 1992: Renkema 1993; Drew 1995]. Это опре­деление подразумевает, что дискурс является не примитивным набором изоли­рованных единиц языковой структуры "больше предложения", а целостной со­вокупностью функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка. В этом случае вызывают затруднение различия подходов к определению высказывания [ср.: Арутюнова 1976; Бенвенист 1974; Леонтьев 1979; Бахтин 1979; Степанов 1981; Колшанский 1984; Падучева 1985; Слю- сарева 1981; Сосаре 1982; Адмони 1994; Чупина 1987; Сергеева 1993; Лурия 1975; энонсема - Борботько 1981; Blakemore 1992; Brown, Yule 1983; Levinson 1983; Sperber, Wilson 1995 и др.]...

Требует краткого комментария соотношение понятий дискурс, текст и речь. Иногда их разграничение происходит по линии письменный текст vs устный дискурс, что неоправданно сужает объём данных категорий, сводя к только двум формам языковой действительности - использующей и не исполь­зующей письмо [ср.: Гальперин 1981; Дридзе 1984; Москальская 1981; Тураееа 1986; Филиппов 1989; Реферовская 1989; written text vs. spoken discourse - Couithard 1992; 1994]. Такой подход весьма характерен для ряда формальных подходов к исследованию языка и речи.

На основании этой дихотомии некоторые предпочитают разграничить анализ дискурса (объектом которого, по их мнению, должна быть устная речь) и лингвистику (письменного) текста: "there is a tendency... to make hard- and-fast distinction between discourse (spoken) and text (written). This is fleeted even in two of the names of the discipline(s) we study - discourse analysis and text linguistics" [Hoey 1983/4]. Такой подход иногда не срабатывает, например, доклад можно рассматривать одновременно как письменный текст и выступление (коммуникативное событие), хотя и монологическое (в традиционных терми­нах) по своей природе, но тем не менее отражающее всю специфику языкового общения в данном типе деятельности [Goffman 1981]. О неадекватности стро­гого разграничения дискурса и текста пишет и сам Хоуи: «it [the distinction -М. М.] may at times obscure similarities in the organization of the spoken and written word" [Hoey 1983/4].

В начале 70-х была предпринята попытка дифференцировать категории текст и дискурс, в Европе до этого бывшие нередко взаимозаменяемыми, с помощью фактора ситуации. Дискурс предлагалось трактовать как "текст плюс ситуация", а текст, соответственно, определялся как "дискурс минус си­туация" [Widdowson 1973; Distman, Virtanen 1995]. Анализ дискурса зареко­мендовал себя как подход, для которого характерны повышенный интерес к бо­лее продолжительным, чем предложение, отрезкам речи и чувствительность к социальному контексту ситуации: "a rapidly expanding body material which is concerned with the study of socially situated speech united by interest in extended equences of speech and a sensitivity to social context" Thompson 1984,74].

Термин дискурс, понимаемый как речь, "погружённая в жизнь", в отли­чие от текста, обычно не относится к древним текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно (ЛЭС. 137), хотя в последнее время наметилась тенденция к применению методологии анализа дискурса и самого этого термина, к языковому материалу разной культурно- исторической отнесённости хсм.: например, к библейским текстам и апока­липтической литературе - Arens 1994; O'Leary 1994], а также произведениям литературы, текстам массовой культуры, психоанализу [см.: Rimmon-Kenan 1987, Shotter 1993; Maingueneau е.а. 1992; Bracher 1993; 1994; Salkie 1995 и др.]---

Некоторые трактуют дискурс как подчёркнуто интерактивный способ речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащему одному автору, что сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог vs. монолог. Само по себе это разграничение довольно ус­ловно - о диалогичности всего языка, речи и сознания писали многие [ср.: Во- лошинов 1929; Бахтин 1979; Радзиховский 1985, 1988; Якубинский 1986; Бен- венист 1974, Выготский 1934; 1982; Hagege 1990, Burton 1980; Myerson 1994; Weigand 1994; Shotter 1995; Baxter, Montgomery 1996 и др.].

В довольно-таки многих функционально ориентированных исследованиях прослеживается тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ря­ду оппозитивных критериев: функциональность-структурность, процесс- продукт, динамичность-статичность и актуальность-виртуальность. Соот­ветственно, различаются структурный текст-как-продукт и функциональный дискурс-как-процесс [text-as-product, discourse-as-process - Brown,Yule 1983; Text-als-Struktur, Text-in-Funktion - Hess-Lutiich 1979].

Вариация на ту же тему, близкая определению дискурса по Д. Шифрин, перекликается с точкой зрения на текст как на абстрактный теоретический конструкт, реализующийся в дискурсе [van Dijk 1977; 1980] так же, как пред­ложение актуализуется в высказывании (sentence vs. utterance)...

По выражению Дж. Лича, текст реализуется в сообщении, посред­ством которого осуществляется дискурс: "DISCOURSE by means of MESSAGE by of text" [Leech 1983]. Таким образом, в двух сложившихся рядах предложение и текст отходят к первому, а высказывание и дискурс - ко второму [ср.; Stubbs 1983; Werth 1984; Mey 1993].

Другой способ решения проблемы сформулировал В. В. Богданов (1990; 1993), рассматривая речь и текст как два неравнозначных аспекта дискурса. Такое решение встречается часто, например, это видно уже по титульному лис­ту книги Analyzing Discourse: Text and Talk [Tannen 1982; discourse is either spoken or written - Stenstrom 1994; cp. Cmejrkova e a. 1994]

He всякая речь поддаётся "текстовому перекодированию", но и не любой текст можно "озвучить" [Богданов 1990; Горелов 1987]. Вследствие этого дис­курс понимается широко - как всё, что говорится и пишется, другими словами, как речевая деятельность, являющаяся "в то же время и языковым материа­лом" [Щерба 1974] в любой репрезентации, звуковой, графической или элек­тронной. Текст (в узком смысле) - это "языковой материал, фиксированный на том или ином материальном носителе с помощью начертательного письма (обычно фонографического или идеографического). Таким образом, термины речь и текст будут видовыми по отношению к объединяющему их родовому термину дискурс" [Богданов 1993], причём все эти термины не образуют выра­женных дихотомических пар. Такое широкое понимание дискурса сегодня всё чаще встречается в лингвистической литературе, а в философской или психоло­гической оно уже стало нормой».

Другой подход, где эта проблематика рассмотрена с несколько иной точки зрения, представлен в важной для наших целей книге В.И. Карасика «Языковой круг: личность, концепты, дискурс» (Карасик, 2002; 270-287):

«Речевая деятельность находится в фокусе интересов современного языкознания и смежных статья с лингвистикой областей знания, прежде всего — психологии, социологии, культурологии. Многие термины, ис­пользуемые в лингвистике речи, прагмалингвистике, психолингвистике, социолингвистике и лингвокультурологии, трактуются неоднозначно. К их числу несомненно относится такое понятие, как дискурс. Изучению дис­курса посвящено множество исследований, авторы которых трактуют это явление в столь различных научных системах, что само понятие "дискурс" стало шире понятия "язык". Показательна статья С.Слембрука "Что значит "анализ дискурса"?" [81етЬгоиск, 2001], автор которой привлекает для объяснения сущности этого понятия такие области знания, как аналитиче­скую философию в качестве основания лингвопрагматики, стилистику и социальную лингвистику, лингвистическую антропологию, теорию кон- текстуализации, культурологию, социологию и этнометодологию.

М.Стаббс выделяет три основные характеристики дискурса: 1) в фор­мальном отношении это - единица языка, превосходящая по объему пред­ложение, 2) в содержательном плане дискурс связан с использованием языка в социальном контексте, 3) по своей организации дискурс интерак­тивен, т.е. диалогичен [БшЬЬэ, 1983, р.1]. Хотелось бы обратить внимание на логическую связку между первым и вторым пунктами в этом классиче­ском определении: изучение языковых образований, превосходящих предложение, подразумевает анализ условий социального контекста.

П.Серио выделяет восемь значений термина "дискурс": 1) эквивалент понятия "речь" (по Ф.Соссюру), т.е. любое конкретное высказывание, 2) единицу, по размерам превосходящую фразу, 3) воздействие высказывания на его получателя с учетом ситуации высказывания, 4) беседу как основ­ной тип высказывания, 5) речь с позиций говорящего в противоположность повествованию, которое не учитывает такой позицию (по Э.Бенвенисту), 6) употребление единиц языка, их речевую актуализацию, 7) социально или идеологически ограниченный тип высказываний, например, фемини­стский дискурс, 8) теоретический конструкт, предназначенный для иссле­дований условий производства текста [Серио, 1999].

В.Г.Костомаров и Н.Д.Бурвикова противопоставляют дискурсию (процесс развертывания текста в сознании получателя информации) и дис­курс (результат восприятия текста, когда воспринимаемый смысл совпада­ет с замыслом отправителя текста) [Костомаров, Бурвикова, 1999]. Такое понимание соответствует логико-философской традиции, согласно кото­рой противопоставляются дискурсивное и интуитивное знания, т.е. знания, полученные в результате рассуждения и в результате озарения...

Заслуживает внимания выделение двух типов исследований, посвя­щенных дискурсу, - когнитивно-дискурсивных и коммуникативно- дискурсивных [Данилова, 2001]. Такое противопоставление подходов к дискурсу сводится к известному различию между семантикой и прагмати­кой знака. Семантика дискурса в таком понимании может трактоваться как совокупность интенций и пропозициональных установок в общении, а прагматика дискурса - как способы выражения соответствующих интенций и установок...

В.Е.Чернявская [2001], обобщив различные понимания дискурса в отечественном и зарубежном языкознании, сводит их к двум основным ти­пам: 1) "конкретное коммуникативное событие, фиксируемое в письмен­ных текстах и устной речи, осуществляемое в определенном когнитивно и типологически обусловленном коммуникативном пространстве", и 2) "со­вокупность тематически соотнесенных текстов" [Чернявская, 2001].

Ситуативное (точнее, культурно-ситуативное) понимание дискурса раскрывается в "Лингвистическом энциклопедическом словаре", где дис­курс определяется как "связный текст в совокупности с экстралингвисти­ческими — прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное, социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когнитивных про­цессах). Дискурс — это речь, "погруженная в жизнь". Поэтому термин "дискурс", в отличие от термина "текст", не применяется к древним и дру­гим текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непо­средственно" [Арутюнова, 1990]...

Дискурс является центральным моментом человеческой жизни "в языке", того, что Б.М.Гаспаров [1996] называет языковым существовани­ем: "Всякий акт употребления языка — будь то произведение высокой ценности или мимолетная реплика в диалоге — представляет собой части­цу непрерывно движущегося потока человеческого опыта. В этом своем качестве он вбирает в себя и отражает в себе уникальное стечение обстоя­тельств, при которых и для которых он был создан". К этим обстоятельст­вам относятся: 1) коммуникативные намерения автора; 2) взаимоотноше­ния автора и адресатов; 3) всевозможные "обстоятельства", значимые и случайные; 4) общие идеологические черты и стилистический климат эпо­хи в целом и той конкретной среды и конкретных личностей, которым со­общение прямо или косвенно адресовано, в частности; 5) жанровые и сти­левые черты как самого сообщения, так и той коммуникативной ситуации, в которую оно включается; 6) множество ассоциаций с предыдущим опы­том, так или иначе попавших в орбиту данного языкового действия [Гаспа- ров, 1996]. Человеческий опыт органически включает этнокультурные мо­дели поведения, которые реализуются осознанно и бессознательно, нахо­дят многообразное выражение в речи и кристаллизуются в значении и внутренней форме содержательных единиц языка.

Анализ дискурса — междисциплинарная область знания, находящая­ся на стыке лингвистики, социологии, психологии, этнографии, семиоти­ческого направления литературоведения, стилистики и философии. Анализ дискурса осуществляется с различных позиций, но всех исследователей дискурса объединяют следующие основные посылки:

1) статическая модель языка является слишком простой и не соответ­ствует его природе;

2. динамическая модель языка должна основываться на коммуника­ции, т.е. совместной деятельности людей, которые пытаются выразить свои чувства, обменяться идеями и опытом или повлиять друг на друга;

3. общение происходит в коммуникативных ситуациях, которые должны рассматриваться в культурном контексте;

4. центральная роль в коммуникативной ситуации принадлежит лю­дям, а не средствам общения;

5. коммуникация включает докоммуникативную и посткоммуника­тивную стадии;

6. текст как продукт коммуникации имеет несколько измерений, главными из которых являются порождение и интерпретация текста.

Дискурс представляет собой явление промежуточного порядка меж­ду речью, общением, языковым поведением, с одной стороны, и фикси­руемым текстом, остающимся в "сухом остатке" общения, с другой сторо­ны...

С позиций лингвистики речи дискурс — это процесс живого верба­лизуемого общения, характеризующийся множеством отклонений от кано­нической письменной речи, отсюда внимание к степени спонтанности, за­вершенности, тематической связности, понятности разговора для других людей...»

Аналогично определениям текста приведем и несколько определе­ний дискурса: «Коммуникативная ситуация, включающая сознание коммуникантов (партнеров общения) и создающийся в процессе обще­ния текст» (Кибрик, 1994) «Дискурс - более широкое понятие, чем текст. Дискурс - это одновременно и процесс языковой деятельности, и ее результат (= текст)» (Фундаментальные направления, 1997; 307). «Под словом дискурс понимается целостное речевое произведение в многообразии его когнитивно-коммуникативных функций» (Седов, 1999; 5). «Связный текст в совокупности с экстралингвистическими - прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факто­рами» (Арутюнова, 1990; 136). «Текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное воздействие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмов их сознания» (там же; 137). «Дискурс, в сущности, лишь способ пере­дачи информации, а не средство ее накопления и умножения; дискурс не является носителем информации» (Дымарский, 1999; 40). «Под дис­курсом мы понимаем вербализованную речемыслительную деятель­ность, включающую в себя не только собственно лингвистические, но и экстралингвистические компоненты». «Мы смотрим на текст как на ос­новную единицу дискурса» (Красных, 1998; 190, 192). «Дискурс - единство и взаимодействие текста и внелингвистических условий и средств его реализации» (Вишнякова, 2002; 183). «Центральной инте- гративной единицей речевой деятельности, находящей отражение в своем информационном следе - устном/письменном тексте, является дискурс» (Зернецкий, 1988; 37).

Нельзя не остановиться еще на одном понимании взаимосвязи текста и дискурса: во-первых, потому что оно высказано одним из крупнейших наших лингвистов, а, во-вторых, потому, что при всей специфики этого понимания, оно как раз и представляется нам самым непротиворечивым, хотя и не магистральным. Эта позиция отражена в работе Ю.С.Степанова «Новый реализм», причем в главе, название ко­торой уже отражает особую позицию исследователя - «Между систе­мой и текстом - дискурс». Ю.С.Степанов отмечает: «Термин «дискурс» (фр. discours, англ. discourse) начал широко употребляться в начале 1970-х гг., первоначально в значении, близком к тому, в каком в рус­ской лингвистике бытовал термин «функциональный стиль» (речи или языка). Причина того, что при живом термине «функциональный стиль» потребовался другой - «дискурс», заключается в особенностях национальных лингвистических школ, а не в предмете» (Степанов, 1998; 670). «Дискурс - это «язык в языке», но представленный в виде особой социальной данности. Дискурс реально существует не в виде своей «грамматики» и своего «лексикона», как язык просто. Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, но таких (курсив наш - Ю.П.), за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая се­мантика, - в конечном счета - особый мир. В мире всякого дискурса действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинно­сти, свой этикет. Это - «возможный (альтернативный) мир» в полном смысле этого логико-философского термина. Каждый дискурс - это «один из возможных миров». Само явление дискурса, его возможность, и есть доказательство тезиса «Язык - дом духа» и, в известной мере, тезиса «Язык - дом бытия» (там же; 676). Но - см. наш курсив - если «прежде всего» и «главным образом», и не во всех текстах, а «таких, за которыми...», то дискурс - явление не всеобщее, а частное, и по срав­нению с таким всеобщим явлением, как текст, не заслуживает столь пристального внимания, и уж тем более - при таком подходе - лиша­ются смысла многочисленные «ломания копий» о взаимосвязи текста и дискурса.²

Значимость рассуждения Ю.С.Степанова, на наш взгляд, имеет не столько лингвистическое или философское значение, сколько методо­логическое - как пример выбора определенной точки зрения и после­довательного рассуждения в ее рамках.

Все приведенные выше частные определения могут быть, в принципе, расположены между следующими границами: во-первых, дискурс есть текст (часть текста, тип текста, состояние текста и т.п.) - текст есть дискурс (часть дискурса, тип дискурса, состояние дискурса); во-вторых, дискурс есть произведение - дискурс есть употребление, деятельность. Какие же выводы могут следовать из рассмотренных выше определений текста, дискурса и мнений исследователей об их взаимосвязи:

1. Все приведенные выше определения справедливы и отражают одну из характерных сторон таких феноменов, как текст и как дискурс. Однако следует признать, что в обзорах разных авторов часто по- разному понимаются одни и те же определения текста и дискурса, данные другими исследователями. Очевидно, что эта разница понима­ний идет не столько от самих рассматриваемых феноменов, сколько от позиции и понимания их самими авторами обзоров.

2. Текст и дискурс есть реальные явления, они и не слиянны, и нерасторжимы.

3. Текст и дискурс есть произведения, существующее в структуре и содержании коммуникации.

Наиболее четко и последовательно эти три параметра, на наш взгляд, отмечает и прослеживает в своих рассуждениях Чан Ким Бао, опирающаяся не только на методологию европейской (и частично аме­риканской) современной лингвистики, но и на философско- методологические принципы, присущие восточной школе: «Любое ре­чевое произведение есть текст, который служит действительным сред­ством человеческого общения. Текст имеет своего "напарника" в виде дискурса. Дискурс - это текст в действии. Текст понимается как инь, дис­курс - как ян. Они подчиняются закону взаимопроникновения. Это означа­ет, что в тексте есть элементы дискурса, а в дискурсе есть элементы текста... »(Чан Ким Бао, 2001; 5-6). Обратимся также к введению к ее книге «Текст и

одной стороны, все же есть определения (а не рассуждения, как бывает чаще), а с дру­гой - представляют собой расходящиеся точки зрения.

дискурс (через призму иньян-коицепции)», которая отражает основные поло­жения ее докторской диссертации, защищенной в 2001 г.:

«В моей вышедшей в 1999 году книге «Введение в изучение текста как лингвистического феномена (синтез западных и восточных взглядов в области лингвистики) изложены основные положения нашей методологии научного исследования, основанной на древневосточной философии "И цзин" (Книги Перемен) и разработанной вьетнамским проф. Чан Ван Ко иньян-концепции применительно к изучению языка [Чан Ван Ко, 1996,1997].

Сущность иньян-концепции заключается в следующем:

1. Язык как космос представляет собой единство двух противоположных начал инь и ян. То, что мы говорим или слышим от собеседника, то, что мы пишем или читаем (например, слова, предложения и т.д.) - все это существует реально, все это мы можем воспринимать своими органами чувств, все это может творить любой человек, говорящий (пишуший) на определенном языке. Это ян. Он постоянно изменяется, изменяя все вокруг. С другой сто­роны, за всеми этими реальными актами (говорение, писание и т.д.) скрывает­ся что-то глубинное. Это их образы, которые тоже реальны, но невосприни- маемы нашими органами чувств. Это инь. Ее может "видеть" не любой чело­век, а только ученый, исследователь, теоретик. Разные "видения" порождают разные тенденции, школы. Такую реальность вещей мы бы назвали антире- альностъю или виртуальностью (например, система, структура и т.п.). Реаль­ность и виртуальность - разные понятия, но они едины, как едины у человека душа (инь) и тело (ян). Это единство инь и ян мы называем Великим Пределом (этот термин заимствован из Книги Перемен и, как нам представляется, адек­ватно отражает идею единства). Движение, взаимодействие, взаимопроникно­вение и взаимопревращение этих начал внутри Великого Предела составляют главное содержание восточного взгляда на язык.

2. Если язык представляется Великим Пределом, то каждый состав­ляющий его компонент тоже Великий Предел, т.е. он, в свою очередь, пред­ставляет собой единство инь и ян. Текст, на пример, в нашем понимании яв­ляется Великим Пределом, в нем едины виртуальные сущности - системно- структурное образовние текста (инь) и реальные речепроизводящие компо­ненты текста (ян). Таким образом, текст является микрокосмосом по отно­шению к языку как макрокосмосу. Это означает, что все, что характерно макрокосмосу (языку) должно быть отражено в микрокосмосе (тексте).

3) Иньян-концепция признает роль человека познающей (когнитив­ной) и созидательной (прагматической) силой, которая вместе с системной (или системно-структурно-функциональной) силой образуют единое целое, что мы называем человеческим языком, представляющим собой истинный предмет и объект лингвистического исследования. Таким образом, мы ви­дим перед собой такую лингвистическую модель, которая характеризуется системоцентричностъю (инь) и антропоцентричностью (ян). Эту модель можно изобразить в следующей схеме:

язык как Великий Предел системоцентричность (инь) антропоцентричность (ян)

система, структура функция когнитивизм прагматика

(инь) (ян) (инь) (ян)

Эта схема вполне может быть применима к любым языковым еди­ницам, в том числе и к предмету нашего обсуждения - тексту, который, как было сказано выше, тоже является Великим Пределом.

Концепция инь-ян не исключает, а наоборот, предполагает интегра­цию традиционных исследовательских методов, таких как структурный, функционально-семантический, дескриптивный, метод компонентного анализа, метод анализа по непосредственно составляющим и др.

Текст существует не как самоцель. Он функционирует в речи в ви­де дикурса. Текст является потенциалом (инь), дискурс же - реализацией этого потенциала в речевой деятельности (ян). Инь-ян концепция предпо­лагает решение вопроса дискурса в тесной связи с вопросом текста как две противоположные стороны одной сущности. При этом учитываются все лингвистические и экстралингвистические факторы, участвующие в орга­низации и функционировании текста как средства речевого общения.

Структура дискурса состоит из двух компонентов: лингвис­тический (инь), который составляют системные языковые единицы: сло­воформа и предложение, и экстралингвистический (ян), который состав­ляют ситуация, прагматический, социокультурный, психологический и другие факторы...

Дискурс характеризуется категориями актуального членения, пре­суппозиции, субъективной модальности, конситуации и коммуникативного акта. Текстовые и дискурсивные категории при всех своих различиях объ­единяются двумя особенностями: объемностью (пространством) организа­ции и линейностью (временем) появления в речи компонентов. И текст объемен и линеен, и дискурс объемен и линеен» (Чан Ким Бао, 2000; 3-7).

$ 2. Действительность, текст и дискурс как элементы струк­туры коммуникации

В нашем представлении текст и дискурс не находятся между собой в родо-видовых отношениях (каждый из них не является частью другого), дискурс не является промежуточным явлением между речью, общением и языковым поведением или промежуточным звеном между системой и тек­стом, он не есть текст в совокупности с экстралингвистическими парамет­рами, равно как и текст не является дискурсом за минусом этих парамет­ров. Но если они равноположены, то и рассматривать их и их взаимосвязь друг с другом можно только «сверху», от более высокого уровня обобще­ния, в которое они на равных входят. Иначе не будет конца определениям того и другого, замкнутым, как мы видели выше, практически всегда друг на друга.

А выше - только действительность и реальная коммуникация в ней, т.е. те два элемента, которые, в принципе, также присутствуют в большин­стве имеющихся определений. Однако они там появляются как бы «от тек­ста и дискурса», хотя, по нашему мнению, именно текст и дискурс должны «появляться от них». Ибо любой текст (письменный и устный, художест­венный и научный и т.д.) создается с целью стать не только фактом «для себя», но и фактом «для других», элементом, участником некоторого более широкого «состояния взаимодействия». Таким же реальным элементом, участником «состояния взаимодействия» является и дискурс - он из него и «родился».

Поскольку видов и типов текста и дискурса описано (см.выше) боль­шое количество, есть смысл, очевидно, от самого общего понимания более высокого уровня - коммуникации - идти к самому общему пониманию этих ее составляющих.

«Коммуникация (лат. Соггшшшсайо, от сопшшшсо - делаю общим, связываю, общаюсь)...2) Общение. Передача информации от человека к человеку в процессе деятельности»; «Коммуникация языковая - общение с помощью языка, взаимная передача и восприятие при помощи языка неко­торого мыслительного содержания» (СЭС, 1981; 617). «Коммуникация ... общение, обмен мыслями, сведениями, идеями и т.п.; передача того или иного содержания от одного сознания (коллективного или индивидуально­го) посредством знаков...» (ФЭС, 1983; 269). Таким образом, должны быть некоторый способ закрепления информации и некоторый способ ее транс­ляции, причем, если «способ закрепления (хранения)» информации должен ее хранить и вне процесса коммуникации, то «способ трансляции» может реализовываться только в состоянии коммуникации.

Если вспомнить уже цитированное справедливо замечание о том, что текст и дискурс и объемны, и линейны, то наиболее подходящим и точным термином для их обозначения является, на наш взгляд, термин «фигура». «Фигура (геом.), термин, применяемый к разнообразным множествам то­чек; обычно Ф. наз. такие множества, которые можно представить из ко­нечного числа точек, линий или поверхностей, в частности сами точки, ли­нии, поверхности» (СЭС, 1983; 318). Это понятие уже входит и в лин­гвистическую терминологическую парадигму: «фигура речи», «стилисти­ческие фигуры», «фигура знания» (Ю.Н. Караулов) и др. С учетом этого термина и изложенного выше понимания роли и места текста и дискурса в коммуникации, назовем их:

Текст - интровертивная фигура коммуникации. Дискурс - экстравертивная фигура коммуникации²Таким образом, реальная коммуникация содержит три не слиянных, но и не расторжимых составляющих: саму фигуру действительности³, в сфере которой и на основаниях которой она осуществляется, и две фигуры, обеспечивающих ее содержательно-языковую основу (так как текст во всех его проявлениях, даже в «образе» неотрывен от языка) и содержательно- речевую основу (собственно вербальное - и, обычно, с невербальным ком­понентом) взаимодействие участников коммуникации. Можно, безуслов­но, говорить о некотором примате фигуры действительности (в этом про­является социально-историческая детерминированость всей коммуникации и двух других ее фигур). Но при этом все три составляющие находятся в динамическом взаимосоответствии: изменение действительности влечет за собой изменение текста и дискурса; появление новых текстов о том же ас­пекте действительности приводит к вероятности вариативности дискурса; реализация другого дискурса в коммуникации требует ее участников об­ращаться к другим текстам и иначе оценивать фигуру действительности (самый простой пример - иное, чем первоначальное, восприятие социаль­ного статуса участника коммуникации при реализации им определенных текстов и дискурсов) и т.д.

Определим выделенные выше составляющие коммуникации сле­дующим образом:

Материальная фигура коммуникации - действительность: сово­купность материальных условий бытия, в которых осуществляется коммуникация представителей определенной лингвокультурной общ­ности.

Интровертивная фигура коммуникации - текст: совокупность правил лингвистической и экстралингвстической организации содер­жания коммуникации представителей определенной лингвокультур­ной общности.

Экстравертивная фигура коммуникации - дискурс: совокуп­ность вербальных форм практики организации и оформления содер­жания коммуникации представителей определенной лингвокультур­ной общности.

Как можно реально представить себе тот конструкт, который так просто был нарисован нами вербально? Может быть, существуют и другие формы его представления, но нам приходит в голову только один - голо­грамма. Голограмма, как известно, «метод получения изображения объек­та, основанный на интерференции волн... Возникающая при интерферен­ции волн картина, содержащая полную информаг^ию об объекте, фикси­руется на светочувствительной поверхности. Она наз. голограммой. Г. применима к волнам любой природы и любого диапазона частот; широко используется в физике и разл. областях техники, в частности для распозна­вания образов, для кодирования информации...» (СЭС, 1981; 322; курсив наш - Ю.П.). Выделенные нами слова в полной мере соотносятся и с рас­сматриваемым нами объектом. Во-первых, между действительностью, тек­стом и дискурсом, если они неслиянны и нерасторжимы, именно интере- ференция (наложение, приводящее к усилению или ослаблению) является основой их взаимодействия: при изменении действительности эти измене­ния накладываются и на текст, и на дискурс, приводя к усилению в комму­никации роли одного и ослаблению роли другого; при изменении качества и/или объема имплицитной текстовой информации изменяется и дискурс; при потребности изменения роли дискурса усиливается или ослабляется роль текстовой составляющей коммуникации и т.п. Во-вторых, и для коди­рования информации, и для распознавания объектов также служит взаимо­связь всех трех элементов коммуникации.

Попробуем сначала представить это на реальной голограмме. А за­тем - на реальном акте коммуникации.

В качестве физического примера возьмем визу в загранпаспорте⁴. При любом повороте голографической картинки на визе все ее составляю­щие (знак страны, принадлежность или не принадлежность, например, к общеевропейскому союзу, фоновая картинка самой визы данной страны) будут появляться или исчезать: при эксплицировании одной из состав­ляющих две другие имплицитно все равно будут содержаться в заложен­ной в ней информации.⁵

Взаимодействие этих фигур коммуникации рассмотрим теперь на

£

примере отрывка из романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита» :

Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что он находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание о гибели Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного потрясения. Выспавшись, Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал яснее. Полеэ/сав некоторое время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пру­жинной кровати, Иван увидел кнопку звонка рядом с собою. По привычке трогать предметы без надобности, Иван нажал ее...

Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановился, потух, и в комнату вошла полная симпатичная эюенщина, в белом чистом халате и сказала Ива­ну:

—Доброе утро!

Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях не­уместным. В самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да еще де­лают вид, что это так и нужно!..

— Пожалуйте ванну брать,— пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой оказалось ванное отделение и прекрасно оборудованная уборная.

нет, я на этом поезде в Италию не могу поехать - я буду въезжать в нее через Швей­царию, а это не Шенгенская зона, через нее нельзя, и т.д., и т.п.». Причем все эти яв­ления действительности, тексты и дискурсы находятся в неразделимых отношениях между собой, хотя каждый и составляется свой аспект коммуникации я реальным явле­нием, обнаруженном на странице загранпаспорта. При этом факт самой действительно­сти может быть эксплицированным и имплицированным (знаю, что это виза, или не знаю и не «вижу», что это виза); текст имплицитно заложен в факте действительности, то я могу это понимать или не понимать; но на основе имплицитно заложенного текста (с полнотой, соответствующей потребностям ситуации коммуникации) эксплицируется дискурс, т.е. осуществляется коммуникация. Причем все элементы выделенного выше дискурса вовсе не обязательно являются устной речью - этими же элементами они бу­дут и в сознании человека, взявшего паспорт в руки. Возможна и обратная последова­тельность, заданная условиями коммуникации: «у меня где-то есть в паспорте долго­срочная Шенгенская виза (дискурс) - А, вот этот кружочек со звездочками, это она (найден необходимый текст) - Нет, это другая виза, мне нужна с въездом через Гер­манию, а это еще и просроченная, сейчас поищу (осуществляется нахождение необхо­димого явления действительности)». £

Во-первых, мы убеждены в том, что показать реальную взаимосвязь фигуры дей­ствительности, текста и дискурса, образующих коммуникацию, возможно лишь на дос­таточно протяженном примере, так как их постоянная взаимосвязь в рамках короткого отрывка просто не будет проявляться. Во-вторых, нам всегда казалась несколько наду­манным стремление авторов, использующих при описании некоторых языко­вых/речевых явлений примеры из произведений художественной литературы, обяза­тельно «оправдаться» за это использование. Если это написано на реальном языке, ес­ли не вызывает у нас отторжения («так по-русски не говорят!»), если сама коммуника­ция является осмысленной, мотивированной и происходит в тех условия, в которых она происходит в реальной жизни, то почему - в качестве примера - ее нельзя рассматри­вать в качестве аналога реальной коммуникации? Более того, именно в качественном художественном произведении мы можем выделить и проанализировать те аспекты коммуникации, которые практически не восстановимы в реальном человеческом обще­нии.

Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удерэюался и, ви­дя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с аро­нией:

• Ишь ты! Как в «Метрополе!»

• О нет,— с гордостью ответила женщина,— гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде и за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать нашу клинику. У нас каэ/сдый день интуристы бывают.

При слове «интурист» Ивану тотчас же вспомнился вчерашний кон­сультант. Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:

— Интуристы... До чего вы все интуристов обоэюаете! А среди них, меэ/сду прочим, разные по­падаются. Я, например, вчера с таким познакомил­ся, что любо-дорого!

И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдер- о/сался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно по­мочь ему она не моэюет...

После этого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решив отно­ситься ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, с иронией, тут эюе мысленно окрестил кабинет «фабрикой-кухней».

И было за что. Здесь стояли шкафы и стеклянные шкафики с бле­стящими никелированными инструментами. Были кресла необыкновенно сложного устройства, какие-то пузатые лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и газовые горелки, и электрические провода, и совершен­но никому не известные приборы.

В кабинете за Ивана пр на, все в белом. Первым дол­гом Ивана отвели в уголок, за столик, с явною целью — кое- что у него повыспросить. Иван стал обдумывать по­ложение. Перед ним было три пути. Чрезвычайно со­блазнял первый: кинуться на эти лампы и замысловатые вещицы и всех их к чертовой бабушке перебить, и таким образом выразить свой протест за то, что он задержан зря. Но сегодняш­ний Иван значительно уже отличался от Ивана вчерашнего, и первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, они укоренятся в мысли, что он буйный сумасшедший. Поэтому первый путь Иван отринул. Был второй: не­медленно начать повествование о консультанте и Понтии Пшште. Однако вчерашний опыт показал, что этому рассказу не верят или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив из­брать третий: замкнуться в гордом молчании.

Полностью этого осуществить не удалось, и, волей-неволей, пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов...

Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою ком­нату, где получил чашку кофе, два яйца всмятку и белый хлеб с маслом.

Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то глав­ного в этом учреждении и уж у этого главного добиться и внимания к себе, и справедливости.

На основе Ф_ДИСК1 рас­ширение

ДО Фткст2

ченно, главный. Он сел на табурет, а все остальные остались стоять.

—Доктор Стравинский,— представился усев­шийся Ивану и поглядел на него дружелюбно.

— Вот, Александр Николаевич,— негромко сказал кто-то в опрятной бородке и подал главному кругом исписанный Иванов лист.

«Целое дело сшили!» — подумал Иван. А глав­ный привычными глазами пробеэюал лист, пробормо­тал: «Угу, угу...» и обменялся с окружающими не­сколькими фразами на малоизвестном языке.

«И по-латыни, как Пилат, говорит...» — печально подумал Иван. Тут одно слово заставило его вздрогнуть, и это было слово «шизофрения» — увы, уэюе вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а сегодня повторенное здесь профессором Стравинским.

«И ведь это знал!» — тревожно подумал Иван.

Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выраэюать это сло­вами «славно, славно...».

• Славно! — сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратил­ся к Ивану:

• Вы —поэт?

• Поэт,— мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут эюе собствен­ные его стихи показались почему-то неприятными. Морща лицо, он, в свою оче­редь, спросил у Стравинского:

• Вы — профессор?

На это Стравинский предупредительно-веэюливо наклонил голову.

• И вы — здесь главный?— продолжал Иван. Стравинский и на это по­клонился.

• Мне с вами нуэюно говорить,— многозначительно сказал Иван Нико­лаевич.

• Я для этого и пришел,— отозвался Стравинский.

• Дело вот в чем,— начал Иван, чувствуя, что настал его час,— меня в сумасшедшие вырядили, никто не эюелает меня слушать!.,

• О нет, мы выслушаем вас очень внимательно,— серьезно и успокоитель­но сказал Стравинский,— и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не позво­лим.

• Так слушайте эюе: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который заранее знал о смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.

Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.

• Пилата? Пилат, это — который жил при Иисусе Христе?— щурясь на Ивана, спросил Стравинский.

• Тот самый.

• Ага,— сказал Стравинский,— а этот Берлиоз погиб под трамваем?

• Вот эюе именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриар­ших, причем этот самый загадочный граэюданин...

• Знакомый Понтия Пилата?— спросш Стравинский, очевидно, отли­чавшийся большой понятливостью.

• Именно он,— подтвердил Иван, изучая Стравинского,— так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло... А он и поскользнулся как раз на этом месте! Как вам это понравится?— многозначительно осведо­мился Иван, надеясь произвести большой эффект своими словами.

Но этого эффекта не последо­вало, и Стравинский очень просто задал следующий во­прос:

• А кто эюе эта Аннушка? Этот вопрос немного рас­строил Ивана, лицо его пере­дернуло.

• Да, то был, не

  Фд_СТв3: беседа с профессором Ф_ТКСТ2: вся ситуация на Патри­арших; ФдискЗ: общение с профессо­ром, расширяющее Ф_ТКст2 до ФткстЗ

  Фдстпз •' общение с профессором; при отсутствии у профессора Ф_ТКстЗ общение переходит в

  Фдиск-4, при котором каждый участник комму­никации исходит из своей Ф_Ткс_Т: так как Ф_ткст врача Ф Фткст Ивана, каждый из них ведет свою модель коммуникации

  Аннушка здесь совершенно не важна,— проговорил он, нервничая,— черт ее знает, кто она такая. Просто

• дура какая-то с Садовой. А важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном масле! Вы меня понимаете?

• Отлично понимаю,— серьезно ответил Стравинский и, коснувшись колена поэта, добавил: — Не волнуйтесь и продолэюайте.

• Продолжаю,— сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уэюе по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему,— так вот, этот страшный тип, а он врет, что он консультант, обладает какою-то не­обыкновенной силой... Например, за ним погонишься, а догнать его нет возмоэю- ности. А с ним еще парочка, и тоже хороша, но в своем роде: какой-то длинный в битых стеклах и, кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно ез­дящий в трамвае. Кроме того,— никем не перебиваемый Иван говорил все с большим эюаром и убедительностью,— он лично был на балконе у Понтия Пи­лата, в чем нет никакого сомнения. Ведь это что лее такое? А? Его надо не­медленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.

• Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял?— спросил Стравинский.

«Он умен,— подумал Иван,— надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!» — и ответил:

• Совершенно правильно! И как эюе не добиваться, вы подумайте сами! А меэюду тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купа­ют, про дядю Федю чего-то расспрашивают!.. А его уж давно на свете нет! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили.

• Ну что э/се, славно, славно!— отозвался Стравинский.— Вот все и вы­яснилось. Действительно, какой эюе смысл задерживать в лечебнш^е человека здорового? Хорошо-с. Я вас сейчас эюе выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Не докаэюете, а только скаэюете. Итак, вы нормальны?

Тут наступила полная тишина, и толстая эюенщина, утром ухаэюивав- шая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал: «Полоэюительно умен».

Предлоэюение профессора ему очень понравилось, однако, прежде чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо:

—Я— нормален.

• Ну вот и славно,— облегченно воскликнул Стравинский,— а если так, то давайте рассуэюдать логически. Возьмем ваш вчерашний день,— тут он по­вернулся, и ему немедленно подали Иванов лист.— В поисках неизвестного чело­века, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия, — тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана, — повесили на грудь иконку. Было?

• Было,— хмуро согласился Иван.

• Сорвались с забора, повредили лицо. Так? Явились в ресторан с за- эюэюенной свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили кого-то. Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пуле­меты. Затем сделали попытку выброситься из окна. Так? Спрашивается: воз- моэюно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? И если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы эюелаете уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда вы направитесь?

• Конечно, в милицию,— ответил Иван уэюе не так твердо и немного теряясь под взглядом профессора.

• Непосредственно отсюда?

• Угу.

• А на квартиру к себе не заедете?— быстро спросил Стравинский.

—Да некогда тут заезэюать! Пока я по квартирам буду разъезэюать, он улизнет!

• Так. А что эюе вы скаэюете в милиции в первую очередь?

• Про Понтия Пилата,— ответил Иван Николаевич, и глаза его подерну­лись сумрачной дымкой.

• Ну, вот и славно!— воскликнул покоренный Стравинский и, обратив­шись к тому, что был с бородкой, приказал: — Федор Васильевич, выпишите, пожалуйста, граэюданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать, постельное белье моэюно не менять. Через два часа граэюданин Бездомный опять будет здесь. Ну что эюе,— обратился он к поэту,—успеха я вам эюелать не буду, потому что в успех этот ни на йоту не верю. До скорого свидания!— И он встал, а свита его шевельнулась.

• На каком основании я опять буду здесь?— тревоэюно спросил Иван.

Стравинский как будто эюдал этого вопроса, немедленно уселся и заго­ворил:

• На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в мили­цию и скаэюете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия Пшата,— вас моментально привезут сюда, и вы снова окаэ/сетесь в этой же самой ком­нате.

• При чем тут кальсоны?—растерянно оглядываясь, спросил Иван.

• Главным образом Понтий Пшат. Но и кальсоны также. Ведь казен­ное же белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы были к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат... и дело готово!

Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля как будто раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в совете.

• Так что э/се делать?— спросил он на этот раз уже робко.

• Ну вот и славно! — отозвался Стравин­ский.— Это резоннейший вопрос. Теперь скаэ/су вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера кто-то вас сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пшата и про­чими вещами. И вот вы, изнервничавшийся, издерганный человек, пошли по городу, рассказывая про Понтия Пи­лата. Совершенно естественно, что вас принимают за

сумасшедшего. Ваше спасение сейчас только в одном — в полном покое, И вам не­пременно нуэ/сно остаться здесь.

• Но его необходимо поймать!—уже моляще воскликнул Иван.

—Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Излоэюите на бумаге все ва­ши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как пере­слать ваше заявление куда следует, и, если, как вы полагаете, мы имеем дело с преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не на­прягайте головы и старайтесь поменьше думать о Понтии Пшате. Мало ли чего моэ1Сно рассказать! Не всему э/се надо верить.

• Понял!—решительно заявил Иван.—Прошу выдать мне бумагу и перо.

• Выдайте бумагу и коротенький карандаш,— приказал Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: — Но сегодня советую не писать.

• Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня,— встревоэюенно вскричал

Иван.

• Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, выйдет зав­тра.

• Он уйдет!

• О нет,— уверенно возразил Стравинский,— он никуда не уйдет, ру­чаюсь вам. И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите?— вдруг многозначительно спросил Стра­винский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор глядя в глаза Ивану, повторял: — Вам здесь помогут...вы слышите ме­ня?.. Вам здесь помогут... вам здесь помогут... Вы получите облегчение. Здесь тихо, все спокойно... Вам здесь помогут...

Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.

—Да, да,— тихо сказал он.

• Ну вот и славно!— по своему обыкновению зашочш беседу Стравинский и поднялся.—До свидания! — он поэ/сал руку Ивану и, уже выходя, повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал: —Да, а кислород попробуйте... и ванны.

На основе Фдиск профессора Меняется Фтекст Ивана на Ф_ТКст4; именно с этой Ф_ткст завершается комму­никация

Еще на одном примере попробуем показать другую последо­вательность соотнесенности текста и дискурса.

«Направляясь к входной двери, Скворцов с удивлением увидел, как из окна вывалился стул, ударился о землю, перевернулся и рассыпался. Вскоре за ним последовал второй стул, затем третий... Скворцов вошел в кабинет [полков­ника] Шумаева в тот самый момент, когда хозяин, размахнувшись, выбрасы­вал в окно четвертый стул...

• Сергей, опомнись, - сказал Скворцов. - Конечно, Александр Македон­ский был великий человек, но зачем же стулья ломать?

• При чем тут Александр Македонский? - сердито спросил Шумаев. Чашкин улыбнулся.

• Стыдно, Сергей, не знать классиков. А вот лейтенант Чашкин, тот знает, видно по лицу. Ну-ка, скаэюите ему, Чашкин, откуда это?

Чашкин покраснел и сказал:

• «Чапаева».

у -Не совсем так, - поморщился Скворцов, но по смыслу верно...»

(И.Грекова. Пороги. С. 463­464)

В этой ситуации коммуникации у Скворцова в текст входят две со­ставляющие: цитата из «Ревизора» Н.В.Гоголя (первичная) и фильма «Ча­паев» (вторичная); у Чашкина - одна, вторичная; у Шумаева этот текст от­сутствует - именно на различии этого факта и строятся дискурсы участни­ков коммуникации.

Таким образом, по нашему мнению, структура коммуникации содер­жит три взаимосвязанных составляющих, находящихся в постоянном у взаимодействии и взаимовлиянии: интровертивную фигуру - текст, экст-

равертивную фигуру - дискурс, реальную фигуру - действительность си­туации общения.

ч